Японская сказка в обработке Н. Фельдман «Врун»

В городе Осака жил врун.

Он всегда врал, и все это знали. Поэтому ему никто не верил.

Один раз он пошёл гулять в горы.

Когда он вернулся, он сказал соседке:

— Какую змею я сейчас видел! Громадную, толщиной с бочку, а длиной с эту улицу.

Соседка только плечами пожала:

— Сам знаешь, что змей длиной с эту улицу не бывает.

— Нет, змея в самом деле была очень длинная. Ну, не с улицу, так с переулок.

— Где же это виданы змеи длиной с переулок?

— Ну, не с переулок, так с эту сосну.

— С эту сосну? Не может быть!

— Ну, постой, на этот раз я тебе скажу правду. Змея была такая, как мостик через нашу речку.

— И этого не может быть.

— Ну ладно, сейчас я тебе скажу самую настоящую правду. Змея была длиной с бочку

— Ах, вот как! Змея была толщиной с бочку и длиной с бочку? Так, верно, это и была не змея, а бочка.

Японская сказка в обработке Н.Фельдман «Ивовый росток»

Хозяин достал где-то ивовый росток и посадил у себя в саду. Это была ива редкой породы. Хозяин берёг росток, сам поливал его каждый день. Но вот хозяину пришлось на неделю уехать. Он позвал слугу и сказал ему:

— Смотри хорошенько за ростком: поливай его каждый день, а главное — смотри, чтобы соседские дети не выдернули его и не затоптали.

— Хорошо, — ответил слуга, — пусть хозяин не беспокоится.

Хозяин уехал. Через неделю он вернулся и пошёл посмотреть сад.

Росток был на месте, только совсем вялый.

— Ты, верно, не поливал его? — сердито спросил хозяин.

— Нет, я поливал его, как вы сказали. Я смотрел за ним, глаз с него не спускал, — ответил слуга. — С утра я выходил на балкон и до самого вечера смотрел на росток. А когда становилось темно, я выдёргивал его, уносил в дом и запирал в ящик.

Мордовская сказка в обработке С. Фетисова «Как собака друга искала»

Давно-давно в лесу жила собака. Одна-одинёшенька. Скучно ей было. Захотелось собаке друга себе найти. Такого друга, который никого не боялся бы.

Встретила собака в лесу зайца и говорит ему:

— Давай, зайка, с тобой дружить, вместе жить!

— Давай, — согласился зайка.

Вечером нашли они себе местечко для ночлега и легли спать. Ночью бежала мимо них мышь, собака услышала шорох да как вскочит, как залает громко. Заяц в испуге проснулся, уши от страха трясутся.

— Зачем лаешь? — говорит собаке. — Вот услышит волк, придёт сюда и нас съест.

«Неважный это друг, — подумала собака. — Волка боится. А вот волк, наверно, никого не боится».

Утром распрощалась собака с зайцем и пошла искать волка. Встретила его в глухом овраге и говорит:

— Давай, волк, с тобой дружить, вместе жить!

— Что ж! — отвечает волк. — Вдвоём веселее будет.

Ночью легли они спать.

Мимо лягушка прыгала, собака услышала да как вскочит, как залает громко.

Волк в испуге проснулся и давай ругать собаку:

— Ах ты такая-разэтакая! Услышит медведь твой лай, придёт сюда и разорвёт нас.

«И волк боится, — подумала собака. — Уж лучше мне подружиться с медведем». Пошла она к медведю:

— Медведь-богатырь, давай дружить, вместе жить!

— Ладно, — говорит медведь. — Пошли ко мне в берлогу.

А ночью собака услышала, как мимо берлоги уж полз, вскочила и залаяла. Медведь перепугался и ну бранить собаку:

— Перестань! Придёт человек, шкуры с нас снимет.

«Ну и дела! — думает собака. — И этот оказался трусливым».

Сбежала она от медведя и пошла к человеку:

— Человек, давай дружить, вмести жить!

Согласился человек, накормил собаку, тёплую конуру ей построил возле своей избы.

Ночью собака лает, дом охраняет. А человек не ругает её за это — спасибо говорит.

С тех пор собака и человек живут вместе.

Украинская сказка в обработке С. Могилевской «Колосок»

Жили-были два мышонка, Круть и Верть, да петушок Голосистое Горлышко.

Мышата только и знали, что пели да плясали, крутились да вертелись.

А петушок чуть свет поднимался, сперва всех песней будил, а потом принимался за работу.

Вот однажды подметал петушок двор и видит на земле пшеничный колосок.

— Круть, Верть, — позвал петушок, — глядите, что я нашёл!

Прибежали мышата и говорят:

— Нужно его обмолотить.

— А кто будет молотить? — спросил петушок.

— Только не я! — закричал один.

— Только не я! — закричал другой.

— Ладно, — сказал петушок, — я обмолочу.

И принялся за работу. А мышата стали играть в лапту. Кончил петушок молотить и крикнул:

— Эй, Круть, эй, Верть, глядите, сколько я зерна намолотил! Прибежали мышата и запищали в один голос:

— Теперь нужно зерно на мельницу нести, муки намолоть!

— А кто понесёт? — спросил петушок.

— Только не я!—закричал Круть.

— Только не я!— закричал Верть.

— Ладно, — сказал петушок, — я снесу зерно на мельницу. Взвалил себе на плечи мешок и пошёл. А мышата тем временем затеяли чехарду. Друг через друга прыгают, веселятся. Вернулся петушок с мельницы, опять зовёт мышат:

— Сюда, Круть, сюда, Верть! Я муку принёс. Прибежали мышата, смотрят, не нахвалятся:

— Ай да петушок! Ай да молодец! Теперь нужно тесто замесить да пироги печь.

— Кто будет месить? — спросил петушок. А мышата опять своё.

— Только не я! — запищал Круть.

— Только не я! — запищал Верть. Подумал, подумал петушок и говорит:

— Видно, мне придётся.

Замесил он тесто, натаскал дров, затопил печь. А как печь истопилась, посадил в неё пироги.

Мышата тоже времени не теряют: песни поют, пляшут. Испеклись пироги, петушок их вынул, выложил на стол, а мышата тут как тут. И звать их не пришлось.

— Ох и проголодался я! — пищит Круть.

— Ох и есть хочется! — пищит Верть. И за стол сели. А петушок им говорит:

— Подождите, подождите! Вы мне сперва скажите, кто нашёл колосок.

— Ты нашёл! — громко закричали мышата.

— А кто колосок обмолотил? — снова спросил петушок.

— Ты обмолотил! — потише сказали оба.

— А кто зерно на мельницу носил?

— Тоже ты, — совсем тихо ответили Круть и Верть.

— А тесто кто месил? Дрова носил? Печь топил? Пироги кто пёк?

— Всё ты. Всё ты, — чуть слышно пропищали мышата.

— А вы что делали?

Что сказать в ответ? И сказать нечего. Стали Круть и Верть вылезать из-за стола, а петушок их не удерживает. Не за что таких лодырей и лентяев пирогами угощать.

Норвежская сказка в обработке М. Абрамова «Пирог»

Жила-была женщина, и было у неё семеро детей, мал мала меньше. Вот как-то раз решила она побаловать их: взяла пригоршню муки, свежего молока, масла, яиц и замесила тесто. Стал пирог поджариваться, и так вкусно запахло, что все семеро ребят прибежали и ну просить:

— Матушка, дай пирожка! — говорит один.

— Матушка, дорогая, дай пирожка! — пристаёт другой.

— Матушка, дорогая, милая, дай пирожка! — хнычет третий.

— Матушка, дорогая, милая, родненькая, дай пирожка! — просит четвёртый.

— Матушка, дорогая, милая, родненькая, расхорошая, дай пирожка! — ноет пятый.

— Матушка, дорогая, милая, родненькая, расхорошая, распрекрасная, дай пирожка! — умоляет шестой.

— Матушка, дорогая, милая, родненькая, расхорошая, распрекрасная, золотая, дай пирожка! — вопит седьмой.

— Подождите, детки, — говорит мать. — Вот испечётся пирог, станет пышным да румяным — разрежу его на части, всем вам дам по куску и дедушку не забуду.

Как услышал это пирог, испугался.

«Ну, — думает, — конец мне пришёл! Надо бежать отсюда, покуда цел».

Хотел он со сковороды спрыгнуть, да не удалось, только на другой бок упал. Пропёкся ещё немного, собрался с силами, скок на пол — да и к двери!

День был жаркий, дверь стояла открытой — он на крылечко, оттуда вниз по ступенькам и покатился, как колесо, прямо по дороге.

Бросилась женщина за ним следом, со сковородой в одной руке и с поварёшкой в другой, дети — за ней, а сзади дедушка заковылял.

— Эй! Подожди-ка! Стой! Лови его! Держи! — кричали все наперебой.

Но пирог всё катился и катился и вскоре был уже так далеко, что и видно его не стало.

Так катился он, пока не повстречал человека.

— Добрый день, пирог! — сказал человек.

— Добрый день, человек-дровосек! — ответил пирог.

— Милый пирог, не катись так быстро, подожди немножко — дай я тебя съем! — говорит человек.

А пирог ему в ответ:

— Убежал я от хозяйки-хлопотуньи, от деда-непоседы, от семерых крикунов и от тебя, человек-дровосек, тоже убегу! — И покатился дальше.

Навстречу ему курица.

— Добрый день, пирог! — сказала курица.

— Добрый день, курица-умница! — ответил пирог.

— Милый пирог, не катись так быстро, подожди немножко — дай я тебя съем! — говорит курица.

А пирог ей в ответ:

— Убежал я от хозяйки-хлопотуньи, от деда-непоседы, от семерых крикунов, от человека-дровосека и от тебя, курица-умница, тоже убегу! — и снова покатился, как колесо, по дороге.

Тут повстречал он петуха.

— Добрый день, пирог! — сказал петух.

— Добрый день, петушок-гребешок! — ответил пирог.

— Милый пирог, не катись так быстро, подожди немножко — дай я тебя съем! — говорит петух.

— Убежал я от хозяйки-хлопотуньи, от деда-непоседы, от семерых крикунов, от человека-дровосека, от курицы-умницы и от тебя, петушка-гребешка, тоже убегу! — сказал пирог и покатился ещё быстрее.

Так катился он долго-долго, пока не повстречал утку.

— Добрый день, пирог! — сказала утка.

— Добрый день, утка-малютка! — ответил пирог.

— Милый пирог, не катись так быстро, подожди немножко — дай я тебя съем! — говорит утка.

— Убежал я от хозяйки-хлопотуньи, от деда-непоседы, от семерых крикунов, от человека-дровосека, от курицы-умницы, от петушка- гребешка и от тебя, утка-малютка, тоже убегу! — сказал пирог и покатился дальше.

Долго-долго катился он, смотрит — навстречу ему гусыня.

— Добрый день, пирог! — сказала гусыня.

— Добрый день, гусыня-разиня, — ответил пирог.

— Милый пирог, не катись так быстро, подожди немножко — дай я тебя съем! — говорит гусыня.

— Убежал я от хозяйки-хлопотуньи, от деда-непоседы, от семерых крикунов, от человека-дровосека, от курицы-умницы, от петушка- гребешка, от утки-малютки и от тебя, гусыня-разиня, тоже убегу! — сказал пирог и покатился прочь.

Так снова катился он долго-долго, пока не встретил гусака.

— Добрый день, пирог! — сказал гусак.

— Добрый день, гусак-простак! — ответил пирог.

— Милый пирог, не катись так быстро, подожди немножко — дай я тебя съем! — говорит гусак.

А пирог опять в ответ:

— Убежал я от хозяйки-хлопотуньи, от деда-непоседы, от семерых крикунов, от человека-дровосека, от курицы-умницы, от петушка-гребешка, от утки-малютки, от гусыни-разини и от тебя, гусак-простак, тоже убегу! — и покатился ещё быстрее.

Снова долго-долго катился он, а навстречу ему — свинья.

— Добрый день, пирог! — сказала свинья.

— Добрый день, свинка-щетинка! — ответил пирог и собрался было покатиться дальше, но тут свинья сказала:

— Подожди немножко, дай полюбоваться на тебя. Не торопись, скоро лес... Пойдём через лес вдвоём — не так страшно будет.

— Садись ко мне на пятачок, — говорит свинья, — я тебя перенесу. А то промокнешь — всю красоту свою потеряешь!

Послушался пирог — и скок свинье на пятачок! А та — ам-ам! — и проглотила его.

Пирога не стало, и сказке тут конец.

Украинская сказка в пересказе А. Нечаева «Соломенный бычок-смоляной бочок»

Жили-были дед да баба. Дед смолу гнал, а баба по дому управлялась.

Вот баба и стала донимать деда:

— Сделай ты соломенного бычка!

— Что ты, дурная! На что тебе тот бычок сдался?

— Буду его пасти.

Делать нечего, сделал дед соломенного бычка, а бока у бычка смолой засмолил.

Утром взяла баба прялку и пошла пасти бычка. Сидит на пригорке, прядёт и припевает:

— Пасись, пасись, бычок — смоляной бочок. Пряла, пряла да и задремала.

Вдруг из тёмного лесу, из великого бору бежит медведь. Наскочил на бычка.

— Ты кто такой?

— Я соломенный бычок — смоляной бочок!

— Дай смолы, мне собаки бок ободрали! Бычок — смоляной бочок молчит.

Рассердился медведь, хвать бычка за смоляной бок — и завяз. В ту пору баба проснулась и закричала:

— Дед, дед, беги скорее, бычок медведя поймал! Дед схватил медведя и кинул в погреб.

На другой день взяла опять баба прялку и пошла пасти бычка. Сидит на пригорке, прядёт, прядёт и приговаривает:

— Пасись, пасись, бычок — смоляной бочок! Пасись, пасись, бычок — смоляной бочок!

Вдруг из тёмного лесу, из великого бору бежит волк. Увидел бычка:

— Ты кто такой?

— Дай смолы, мне собаки бок ободрали!

Схватил волк за смоляной бок да и увяз, прилип. Баба проснулась и ну кричать:

— Дед, дед, бычок волка поймал!

Дед прибежал, схватил волка и кинул его в погреб. Пасёт баба бычка на третий день. Прядёт да приговаривает:

— Пасись, пасись, бычок — смоляной бочок. Пасись, пасись, бычок — смоляной бочок.

Пряла, пряла, приговаривала и задремала. Прибежала лисичка. Спрашивает бычка:

— Ты кто такой?

— Я соломенный бычок — смоляной бочок.

— Дай смолы, голубчик, собаки мне шкуру ободрали.

Увязла и лисица. Баба проснулась, кликнула деда:

— Дед, дед! Бычок лисичку поймал! Дед и лисичку в погреб кинул.

Вот их сколько набралось!

Сидит дед возле погреба, нож точит, а сам говорит:

— Славная у медведя шкура, тёплая. Знатный тулуп будет! Медведь услыхал, испугался:

— Не режь меня, пусти на волю! Я тебе мёду принесу.

— А не обманешь?

— Не обману.

— Ну смотри! — И выпустил медведя.

А сам опять нож точит. Волк спрашивает:

— Зачем, дед, нож точишь?

— А вот шкуру с тебя сниму да на зиму тёплую шапку себе сошью.

— Отпусти меня! Я тебе овечку пригоню.

— Ну, смотри, не обмани только!

И волка выпустил на волю. И снова принялся нож точить.

— Скажи мне, дедуся, зачем ты нож точишь? — спрашивает из-за двери лисичка.

— У тебя хорошая шкурка, — отвечает дед. — Тёплый воротник моей старухе выйдет.

— Ой, не снимай с меня шкурки! Я тебе и кур, и уток, и гусей пригоню.

— Ну, смотри, не обмани! — И лисичку выпустил. Вот на утро, ни свет ни заря, «тук-тук» в дверь!

— Дед, дед, стучат! Пойди погляди.

Пошёл дед, а там медведь целый улей мёду притащил. Только успел мёд убрать, а в дверь опять «тук-тук»! Волк овец пригнал. А тут и лисичка кур, гусей да уток пригнала. Дед рад, и баба рада.

Стали они жить-поживать да добра наживать.

Алтайская сказка в обработке А. Гарфа «Страшный гость»

Один раз ночью барсук охотился. Посветлел край неба. До солнца к своей норе спешит барсук. Людям не показываясь, прячась от собак, держится, где трава глубже, где земля темнее.

Бррк, бррк... — вдруг услышал он непонятный шум.

«Что такое?»

Сон из барсука выскочил. Шерсть к голове поднялась. А сердце чуть рёбра не сломило стуком.

«Я такого шума никогда не слыхивал: бррк, брррк... Скорей пойду, таких, как я, когтистых зверей позову, зайсану-медведю скажу. Я один умирать не согласен».

Пошёл барсук всех на Алтае живущих когтистых зверей звать:

— Ой, у меня в норе страшный гость сидит! Кто осмелится со мной пойти?

Собрались звери. Ушами к земле приникли. В самом деле — от шума земля дрожит.

Бррк, бррк...

У всех зверей шерсть вверх поднялась.

— Ну, барсук, — сказал медведь, — это твой дом, ты первый туда и лезь.

Барсук оглянулся; большие когтистые звери ему приказывают:

— Иди, иди! Чего стал?

А сами от страха хвосты поджали.

Побоялся барсук главным ходом к себе домой войти. Стал сзади подкапываться. Тяжело скрести каменную землю! Когти стёрлись. Обидно родную нору ломать. Наконец проник барсук в свою высокую спальню. К мягкому моху пробрался. Видит — белеет там что-то. Бррк, бррк...

Это, сложив передние лапы поперёк груди, громко храпит белый заяц. Звери со смеху на ногах не устояли. Покатились по земле.

— Заяц! Вот так заяц! Барсук зайца испугался!

— Стыд свой куда теперь спрячешь?

«В самом деле, — думает барсук, — зачем я стал на весь Алтай кричать?»

Рассердился да как пихнёт зайца:

— Пошёл вон! Кто тебе позволил здесь храпеть?

Проснулся заяц: кругом волки, лисы, рысь, росомахи, дикая кошка, сам зайсан-медведь здесь. У зайца глаза круглыми стали. Сам дрожит, словно тальник над бурной рекой. Вымолвить слова не может.

«Ну, будь что будет!»

Приник бедняга к земле — и прыг барсуку в лоб! А со лба, как с холма, опять скок — и в кусты. От белого заячьего живота побелел лоб у барсука. От задних заячьих лап прошёл белый след по щекам барсука. Смех зверей ещё звонче стал.

«Чего они радуются?» — не может барсук понять.

— Ой, барсук, лоб и щёки пощупай! Какой ты красивый стал!

Барсук погладил морду—белый пушистый ворс пристал к когтям.

Увидав это, барсук пошёл жаловаться медведю.

— Кланяюсь вам до земли, дедушка медведь-зайсан! Сам дома не был, гостей не звал. Храп услыхав, испугался. Скольких зверей я из- за этого храпа обеспокоил! Сам свой дом из-за него сломал. Теперь видите: голова и челюсти побелели. А виноватый без оглядки убежал. Это дело рассудите.

— Ты ещё жалуешься? Твоя рожа раньше, как земля, чёрная была, а теперь твоей белизне даже люди позавидуют. Обидно, что не я на том месте стоял, что не моё лицо заяц выбелил. Вот это жаль! Вот это в самом деле очень жаль!

И, горько вздыхая, побрёл медведь в свой тёплый, сухой аил.

А барсук так и остался жить с белой полосой на лбу и на щеках. Говорят, что он привык к этим отметинам и даже очень часто хвастает:

— Вот как заяц для меня постарался! Мы теперь с ним навеки вечными друзьями стали.

Английская сказка в обработке С. Михалкова «Три поросёнка»

Жили-были на свете три поросёнка. Три брата.

Все одинакового роста, кругленькие, розовые, с одинаковыми весёлыми хвостиками. Даже имена у них были похожи.

Звали поросят Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Всё лето они кувыркались в зелёной траве, грелись на солнышке, нежились в лужах.

Но вот наступила осень. Солнце уже не так сильно припекало, серые облака тянулись над пожелтевшим лесом.

— Пора нам подумать о зиме, — сказал как-то Наф-Наф своим братьям, проснувшись рано утром, — Я весь дрожу от холода. Мы можем простудиться. Давайте построим дом и будем зимовать вместе под одной тёплой крышей.

Но его братьям не хотелось браться за работу. Гораздо приятнее в последние тёплые дни гулять и прыгать по лугу, чем рыть землю и таскать тяжёлые камни.

— Успеется! До зимы ещё далеко. Мы ещё погуляем, — сказал Ниф-Ниф и перекувырнулся через голову.

— Когда нужно будет, я сам построю себе дом, — сказал Нуф-Нуф и лёг в лужу.

— Ну, как хотите. Тогда я буду один строить себе дом, — сказал Наф-Наф. — Я не буду вас дожидаться.

С каждым днём становилось всё холоднее и холоднее. Но Ниф- Ниф и Нуф-Нуф не торопились. Им и думать не хотелось о работе. Они бездельничали с утра до вечера. Они только и делали, что играли в свои поросячьи игры, прыгали и кувыркались.

— Сегодня мы ещё погуляем, — говорили они, — а завтра с утра возьмёмся за дело.

Но и на следующий день они говорили то же самое.

И только тогда, когда большая лужа у дороги стала по утрам покрываться тоненькой корочкой льда, ленивые братья взялись наконец за работу.

Ниф-Ниф решил, что проще и скорее всего смастерить дом из соломы. Ни с кем не посоветовавшись, он так и сделал. Уже к вечеру его хижина была готова.

Ниф-Ниф положил на крышу последнюю соломинку и, очень довольный своим домиком, весело запел:

Хоть полсвета обойдёшь,

Обойдёшь, обойдёшь,

Лучше дома не найдёшь,

Не найдёшь, не найдёшь!

Напевая эту песенку, он направился к Нуф-Нуфу. Нуф-Нуф невдалеке тоже строил себе домик. Он старался скорее покончить с этим скучным и неинтересным делом. Сначала, так же как и брат, он хотел построить себе дом из соломы. Но потом решил, что в таком доме зимой будет очень холодно.

Дом будет прочнее и теплее, если его построить из веток и тонких прутьев.

Так он и сделал.

Он вбил в землю колья, переплёл их прутьями, на крышу навалил сухих листьев, и к вечеру дом был готов.

Нуф-Нуф с гордостью обошёл его несколько раз кругом и запел:

У меня хороший дом,

Новый дом, прочный дом.

Мне не страшен дождь и гром,

Дождь и гром, дождь и гром!

Не успел он закончить песенку, как из-за куста выбежал Ниф-Ниф.

— Ну вот и твой дом готов! — сказал Ниф-Ниф брату. — Я говорил, что мы и одни справимся с этим делом! Теперь мы свободны и можем делать всё, что нам вздумается!

— Пойдём к Наф-Нафу и посмотрим, какой он себе выстроил дом! — сказал Нуф-Нуф. — Что-то мы его давно не видели!

— Пойдём посмотрим! — согласился Ниф-Ниф.

И оба брата, довольные тем, что им ни о чём больше не нужно заботиться, скрылись за кустами.

Наф-Наф вот уже несколько дней был занят постройкой. Он натаскал камней, намесил глины и теперь не спеша строил себе надёжный, прочный дом, в котором можно было бы укрыться от ветра, дождя и мороза.

Он сделал в доме тяжёлую дубовую дверь с засовом, чтобы волк из соседнего леса не мог к нему забраться.

Ниф-Ниф и Нуф-Нуф застали брата за работой.

— Дом поросёнка должен быть крепостью! — спокойно ответил им Наф-Наф, продолжая работать.

— Не собираешься ли ты с кем-нибудь воевать? — весело прохрюкал Ниф-Ниф и подмигнул Нуф-Нуфу.

И оба брата так развеселились, что их визг и хрюканье разнеслись далеко по лужайке.

А Наф-Наф как ни в чём не бывало продолжал класть каменную стену своего дома, мурлыча себе под нос песенку:

Я, конечно, всех умней,

Всех умней, всех умней!

Дом я строю из камней,

Из камней, из камней!

Никакой на свете зверь,

Хитрый зверь, страшный зверь,

Не ворвётся в эту дверь,

В эту дверь, в эту дверь!

— Это он про какого зверя? — спросил Ниф-Ниф у Нуф-Нуфа.

— Это ты про какого зверя? — спросил Нуф-Нуф у Наф-Нафа.

— Это я про волка! — ответил Наф-Наф и уложил ещё один камень.

— Посмотрите, как он боится волка!— сказал Ниф-Ниф.

— Какие здесь могут быть волки? — сказал Ниф-Ниф.

Нам не страшен серый волк,

Серый волк, серый волк!

Где ты ходишь, глупый волк,

Старый волк, страшный волк?

Они хотели подразнить Наф-Нафа, но тот даже не обернулся.

— Пойдём, Нуф-Нуф, — сказал тогда Ниф-Ниф. — Нам тут нечего делать!

И два храбрых братца пошли гулять.

По дороге они пели и плясали, а когда вошли в лес, то так расшумелись, что разбудили волка, который спал под сосной.

— Что за шум? — недовольно проворчал злой и голодный волк и поскакал к тому месту, откуда доносились визг и хрюканье двух маленьких глупых поросят.

— Ну какие тут могут быть волки! — говорил в это время Ниф- Ниф, который волков видел только на картинках.

— Вот мы его схватим за нос, будет знать! — добавил Нуф-Нуф, который тоже никогда не видел живого волка.

— Повалим, да ещё свяжем, да ещё ногой вот так, вот так! — расхвастался Ниф-Ниф и показал, как они будут расправляться с волком.

И братья опять развеселились и запели:

Нам не страшен серый волк,

Серый волк, серый волк!

Где ты ходишь, глупый волк,

Старый волк, страшный волк?

И вдруг они увидели настоящего живого волка! Он стоял за большим деревом, и у него был такой страшный вид, такие злые глаза и такая зубастая пасть, что у Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа по спинкам пробежал холодок и тонкие хвостики мелко-мелко задрожали.

Бедные поросята не могли даже пошевельнуться от страха.

Волк приготовился к прыжку, щёлкнул зубами, моргнул правым глазом, но поросята вдруг опомнились и, визжа на весь лес, бросились наутёк.

Никогда ещё не приходилось им так быстро бегать! Сверкая пятками и поднимая тучи пыли, поросята неслись каждый к своему дому.

Ниф-Ниф первый добежал до своей соломенной хижины и едва успел захлопнуть дверь перед самым носом волка.

— Сейчас же отопри дверь! — прорычал волк. — А не то я её выломаю!

— Нет, — прохрюкал Ниф-Ниф, — я не отопру!

За дверью было слышно дыхание страшного зверя.

— Сейчас же отопри дверь! — прорычал опять волк. — А не то я так дуну, что весь твой дом разлетится!

Но Ниф-Ниф от страха ничего уже не мог ответить.

Тогда волк начал дуть: «Ф-ф-ф-у-у-у!»

С крыши дома слетали соломинки, стены дома тряслись.

Волк ещё раз глубоко вдохнул и дунул во второй раз: «Ф-ф- ф-у-у-у!»

Когда волк дунул в третий раз, дом разлетелся во все стороны, как будто на него налетел ураган.

Волк щёлкнул зубами перед самым пятачком маленького поросёнка. Но Ниф-Ниф ловко увернулся и бросился бежать. Через минуту он был уже у двери Нуф-Нуфа.

Едва успели братья запереться, как услышали голос волка:

— Ну, теперь я съем вас обоих!

Ниф-Ниф и Нуф-Нуф испуганно поглядели друг на друга. Но волк очень устал и потому решил пойти на хитрость.

— Я передумал! — сказал он так громко, чтобы его услышали в домике. — Я не буду есть этих худосочных поросят! Я лучше пойду домой!

— Ты слышал? — спросил Ниф-Ниф у Нуф-Нуфа. — Он сказал, что не будет нас есть! Мы — худосочные!

— Это очень хорошо! — сказал Нуф-Нуф и сразу перестал дрожать.

Братьям стало весело, и они запели как ни в чём не бывало:

Нам не страшен серый волк, Серый волк, серый волк! Где ты ходишь, глупый волк, Старый волк, страшный волк?

А волк и не думал уходить. Он просто отошёл в сторонку и притаился. Ему было очень смешно. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не расхохотаться. Как ловко он обманул двух глупых маленьких поросят!

Когда поросята совсем успокоились, волк взял овечью шкуру и осторожно подкрался к дому.

У дверей он накрылся шкурой и тихо постучал.

Ниф-Ниф и Нуф-Нуф очень испугались, когда услышали стук.

— Кто там? — спросили они, и у них снова затряслись хвостики.

— Это я-я-я, бедная маленькая овечка! — тонким чужим голосом пропищал волк. — Пустите меня переночевать, я отбилась от стада и очень устала!

— Пустить? — спросил брата добрый Ниф-Ниф.

— Овечку можно пустить! — согласился Нуф-Нуф. — Овечка — не волк!

Но когда поросята приоткрыли дверь, они увидели не овечку, а всё того же зубастого волка. Братья захлопнули дверь и изо всех сил налегли на неё, чтобы страшный зверь не смог к ним ворваться.

Волк очень рассердился. Ему не удалось перехитрить поросят. Он сбросил с себя овечью шкуру и зарычал:

— Ну, погодите же! От этого дома сейчас ничего не останется!

И он принялся дуть. Дом немного покосился. Волк дунул второй, потом третий, потом четвёртый раз.

С крыши слетали листья, стены дрожали, но дом всё ещё стоял.

И только когда волк дунул в пятый раз, дом зашатался и развалился. Одна только дверь некоторое время ещё стояла посреди развалин.

В ужасе бросились поросята бежать. От страха у них отнимались ноги, каждая щетинка дрожала, носы пересохли. Братья мчались к дому Наф-Нафа.

Волк нагонял их огромными скачками. Один раз он чуть не схватил Ниф-Нифа за заднюю ножку, но тот вовремя отдёрнул её и прибавил ходу.

Волк тоже поднажал. Он был уверен, что на этот раз поросята от него не убегут.

Но ему опять не повезло.

Поросята быстро промчались мимо большой яблони, даже не задев её. А волк не успел свернуть и налетел на яблоню, которая осыпала его яблоками. Одно твёрдое яблоко ударило ему между глаз. Большая шишка вскочила у волка на лбу.

А Ниф-Ниф и Нуф-Нуф ни живы ни мёртвы подбежали в это время к дому Наф-Нафа.

Брат впустил их в дом. Бедные поросята были так напуганы, что ничего не могли сказать. Они молча бросились под кровать и там притаились. Наф-Наф сразу догадался, что за ними гнался волк. Но ему нечего было бояться в своём каменном доме. Он быстро закрыл дверь на засов, сел на табуреточку и громко запел:

Никакой на свете зверь,

Хитрый зверь, страшный зверь,

Не откроет эту дверь,

Эту дверь, эту дверь!

Но тут как раз постучали в дверь.

— Открывай без разговоров! — раздался грубый голос волка.

— Как бы не так! И не подумаю! — твёрдым голосом ответил Наф-Наф.

— Ах, так! Ну, держитесь! Теперь я съем всех троих!

— Попробуй! — ответил из-за двери Наф-Наф, даже не привстав со своей табуреточки.

Он знал, что ему и братьям нечего бояться в прочном каменном доме.

Тогда волк втянул в себя побольше воздуха и дунул как только мог! Но сколько бы он ни дул, ни один даже самый маленький камень не сдвинулся с места.

Волк посинел от натуги.

Дом стоял, как крепость. Тогда волк стал трясти дверь. Но дверь тоже не поддавалась.

Волк стал от злости царапать когтями стены дома и грызть камни, из которых они были сложены, но он только обломал себе когти и испортил зубы.

Голодному и злому волку ничего не оставалось делать, как убираться восвояси.

Но тут он поднял голову и вдруг заметил большую широкую трубу на крыше.

— Ага! Вот через эту трубу я и проберусь в дом! — обрадовался волк.

Он осторожно влез на крышу и прислушался. В доме было тихо.

«Я всё-таки закушу сегодня свежей поросятинкой», — подумал волк и, облизнувшись, полез в трубу.

Но как только он стал спускаться по трубе, поросята услышали шорох. А когда на крышку котла стала сыпаться сажа, умный Наф-Наф сразу догадался, в чём дело.

Он быстро бросился к котлу, в котором на огне кипела вода, и сорвал с него крышку.

— Милости просим! — сказал Наф-Наф и подмигнул своим братьям.

Ниф-Ниф и Нуф-Нуф уже совсем успокоились и, счастливо улыбаясь, смотрели на своего умного и храброго брата.

Поросятам не пришлось долго ждать. Чёрный, как трубочист, волк бултыхнулся прямо в кипяток.

Никогда ещё ему не было так больно!

Глаза у него вылезли на лоб, вся шерсть поднялась дыбом.

С диким рёвом ошпаренный волк вылетел в трубу обратно на крышу, скатился по ней на землю, перекувырнулся четыре раза через голову, проехался на своём хвосте мимо запертой двери и бросился в лес.

А три брата, три маленьких поросёнка, глядели ему вслед и радовались, что они так ловко проучили злого разбойника.

А потом они запели свою весёлую песенку:

Хоть полсвета обойдёшь,

Обойдёшь, обойдёшь,

Лучше дома не найдёшь,

Не найдёшь, не найдёшь!

Никакой на свете зверь,

Хитрый зверь, страшный зверь,

Не откроет эту дверь,

Эту дверь, эту дверь!

Волк из леса никогда,

Никогда, никогда

Не вернётся к нам сюда,

К нам сюда, к нам сюда!

С этих пор братья стали жить вместе, под одной крышей. Вот и всё, что мы знаем про трёх маленьких поросят — Ниф-Нифа, Нуф-Нуфа и Наф-Нафа.

Татарская сказка «Хвастливый заяц»

В давние времена Заяц и Белка, говорят, внешним видом очень походили друг на друга. Особенно красивыми — глазу отрада! — были их длинные, пушистые и опрятные хвосты. От других зверей — обитателей леса — Заяц выделялся хвастовством и ленью, а Белка — трудолюбием и скромностью.

Осенней порою это случилось. Заяц, устав гонять ветер по лесу, отдыхал, набираясь сил, под деревом. В это время с орехового дерева спрыгнула Белка.

— Здравствуй, друг Заяц! Как дела?

— Хорошо, Белочка, а когда у меня плохи были дела? — не занимать было Зайцу заносчивости. — Айда, отдохни в тени.

— Нет, — воспротивилась Белка. — Забот невпроворот: орехи собирать надо. Зима вон приближается.

— Сбор орехов за работу считаешь? — давился Заяц от смеха. — Вон их сколько на земле валяется — знай собирай.

— Нет, дружище! Только здоровые, созревшие плоды висят, прилипнув к дереву, гроздьями. — Белка, взяв несколько таких орехов, показала их Зайцу. — Вот смотри... Плохие, червивые, при каждом дуновении ветра осыпаются на землю. Поэтому я сначала собираю те, что на деревьях. А если вижу, что не хватит запасённого на зиму корма, проверяю падалицу. Тщательно выбираю только самые здоровые, не червивые, вкусные, и тащу в гнездо. Орех — моя основная пища зимой!

— Мне хорошо — на зимовку не нужны ни гнездо, ни пища. Потому что я смышлёный, скромный зверёк! — сам себя похваливал Заяц. — Белый холодный снег застилаю своим пушистым хвостом и сплю на нём спокойно, проголодаюсь — обгрызаю древесную кору.

— Каждый живёт по-своему... — сказала Белка, изумлённая словами Зайца. — Ладно, я пошла...

Но Белка осталась на месте, потому что из травы вышел Ёж, на его иголки было наколото несколько грибов.

— Вы так похожи друг на друга! Не сглазить бы! — сказал он, восхищаясь Зайцем и Белкой. — У обоих передние ноги короткие, а задние длинные; аккуратные, красивые уши, особенно восхитительны опрятные, аккуратные хвосты!

— Нет, нет, — ворчал Заяц, вскочив на ноги. — Я... я... телом больше! Гляньте-ка на мой хвост —красота!.. Загляденье!.. Хвост моего дружка Белки по сравнению с моим — ничто.

Белка не сердилась, не спорила — на хвастунишку Зайца бросила загадочный взгляд и вспрыгнула на дерево. Ёж тоже, укоризненно вздохнув, исчез в травах.

И похвалялся и зазнавался Заяц. Безостановочно махал над головой своим опрятным хвостом.

В это время, раскачивая верхушки деревьев, подул тревожный ветер. Осыпались на землю до этого чудом висевшие на яблоневых ветках яблоки. Одно из них, как нарочно, ударило прямо промеж глаз Зайца. Вот тогда-то от испуга и начали косить у него глаза. А в таких глазах будто бы каждая вещь двоится. Как осенний лист затрепетал от испуга Заяц. Но, как говорится, коль пришла беда — отворяй ворота, именно в ту минуту начала с треском и шумом валиться, переломившись от старости пополам, столетняя Сосна. Чудом успел отпрыгнуть в сторону бедняга Заяц. Но длинный хвост был придавлен толстым сосновым суком. Сколько ни дёргался, ни метался бедняжка — всё напрасно. Услышав его жалобный стон, к месту происшествия подоспели Белка и Ёж. Однако они ничем помочь ему не смогли.

— Друг мой Белка, — сказал Заяц, наконец уразумев, в какое положение он попал. — Иди быстренько отыщи и приведи сюда Медведя-агая.

Белка, прыгая по веткам, исчезла из глаз.

— Только бы мне благополучно выпутаться из этой беды, — со слезами на глазах причитал Заяц. — Никогда больше не хвастался бы своим хвостом.

— Хорошо, что сам под деревом не остался, вот чему радуйся, — увещевал Ёж, стараясь его утешить. — Сейчас придёт Медведь-агай, потерпи ещё немного, друг мой.

Но, к сожалению, Белка, не сумев найти в лесу Медведя, привела с собой Волка.

— Пожалуйста, спасите меня, друзья, — хныкал Заяц. — Войдите в моё положение...

Сколько ни тужился Волк, но не то что поднять, даже пошевелить не смог толстый сук.

— И-и-и, немощный хвастунишка Волк, — сказал Заяц, забывшись. — Оказывается, ходишь по лесу и напрасно строишь из себя неизвестно кого!

Белка и Ёж растерянно переглянулись и, ошеломлённые сумасбродством Зайца, словно приросли к земле.

Кто не знает силы Волка! Задетый за живое услышанным, он схватился за заячьи уши и изо всех сил начал тянуть. У бедняги Зайца струной вытянулись шея и уши, в глазах поплыли огненные круги, а опрятный длинный хвост, оторвавшись, остался под суком.

Таким образом, хвастливый Заяц за один осенний день стал обладателем косых глаз, длинных ушей и короткого хвоста. Сначала он без чувств лежал под деревом. Потом, страдая ломотой, трусцой бегал по лесной поляне. Если его сердце до той поры билось спокойно, то теперь оно от ярости готово было выскочить из груди.

— Больше хвастаться не буду, — повторял он, бегая вприпрыжку. — Не буду, не буду...

— Ха, было бы чем хвалиться! — издевательски глядя на Зайца, долго хохотал Волк и, отсмеявшись, растворился среди деревьев.

А Белка и Ёж, от души жалея Зайца, старались помочь ему чем могли.

— Давайте, как и прежде, будем жить в дружбе и согласии, — высказала пожелание Белка. — Так ведь, друг Ёж?

— Именно так! — отвечал тот, радуясь. — Будем опорой друг другу везде и всегда...

Однако хвастливый Заяц, после тех событий лишённый, говорят, дара речи, стыдясь своего внешнего вида, до сих пор бегает, избегая встреч с остальными, хоронясь в кустах и травах...

Братья Гримм «Бременские музыканты»

Братья Гримм, Якоб (1785—1863) и Вильгельм (1786-1859)

У хозяина был осёл, который целый век таскал мешки на мельницу, а к старости силы его ослабевали, так что он с каждым днём становился негоднее к работе. Пришла, видно, его пора, и стал хозяин подумывать, как бы отделаться от осла, чтобы не кормить его даровым хлебом.

Осёл себе на уме, сейчас смекнул откуда ветер дует. Он собрался с духом и убежал от неблагодарного хозяина по дороге в Бремен.

«Там, — думает он, — можно взяться за ремесло городского музыканта».

Идёт он себе да идёт, вдруг видит на дороге: легавая собака лежит растянувшись и еле дышит, словно до упаду набегалась.

— Что с тобой, Палкан? — спросил осёл. — Отчего ты так тяжело дышишь?

— Ах! — отвечала собака. — Я очень состарилась, с каждым днём становлюсь слабее и на охоту уж не гожусь. Хозяин хотел было меня убить, но я убежала от него, а теперь и думу думаю: чем же я стану зарабатывать себе насущное пропитание?

— Знаешь ли что, — сказал осёл, — я иду в Бремен и сделаюсь там городским музыкантом. Иди-ка и ты со мной и возьми тоже место при оркестре. Я буду играть на лютне, а ты будешь у нас хоть барабанщиком.

Собака была очень довольна этим предложением, и они вдвоём пошли в дальний путь. Немного времени спустя увидели они на дороге кота с таким пасмурным лицом как будто погода после трёхдневного дождя.

— Ну, что с тобою случилось, старый бородач? — спросил осёл. — Чего ты такой пасмурный?

— Кому же в голову придёт веселиться, когда дело идёт о собственной шкуре? — отвечал кот. — Видишь ли, я старею, зубы мои тупеют — понятно, что мне приятнее сидеть за печкою да мурлыкать, чем бегать за мышами. Хозяйка хотела было меня утопить, да я ещё вовремя успел удрать. Но теперь дорог добрый совет: куда бы мне идти, чтобы добыть себе дневное пропитание?

— Иди с нами в Бремен, — сказал осёл, — ведь ты знаешь толк в ночных серенацах, так можешь там сделаться городским музыкантом.

Кот нашёл, что совет хорош, и отправился с ними в путь.

Идут три беглеца мимо какого-то двора, а на воротах сидит петух и что есть силы дерёт горло.

— Что с тобою? — спросил осёл. — Ты кричишь, словно режут тебя.

— Да как же мне не кричать? Напророчил я хорошую погоду ради праздника, а хозяйка смекнула, что в хорошую погоду гости придуг, и без всякой жалости приказала кухарке сварить меня завтра в супе. Сегодня вечером отрежут мне голову — вот я и деру горло, пока ещё могу.

— А что, красная головушка, — сказал осёл, — не лучше ли тебе убираться отсюда подобру-поздорову? Отправляйся-ка с нами в Бремен; уж хуже смерти нигде ничего не найдёшь; что ни придумай, всё будет лучше. А у тебя, вишь, какой голосина! Мы будем давать концерты, и всё пойдёт хорошо.

Петуху понравилось предложение, и они вчетвером отправились в путь.

Но до Бремена в один день не дойти; вечером дошли они до лесу, где и пришлось переночевать. Осёл и собака растянулись под большим деревом, кот и петух влезли на сучья; петух взлетел даже на самую верхушку, где ему было всех безопаснее; но как бдительный хозяин он, прежде чем заснуть, осмотрелся ещё на все четыре стороны. Вдруг показалось ему, что там, в дали, горит как будто искорка; он и закричал своим товарищам, что неподалёку должно быть есть дом, потому что мелькает свет. На это осёл сказал:

— Так лучше встанем и пойдём туда, а тут ночлег плохой.

Собака тоже думала, что несколько костей с мясцом недурная была бы пожива. Итак все поднялись и отправились в ту сторону, откуда свет мелькал. С каждым шагом огонёк становился светлее и больше, и наконец они пришли к ярко освещённому дому, где жили разбойники. Осёл как самый большой из товарищей приблизился к окну и заглянул в дом.

— Что ты видишь, чалый приятель? — спросил петух.

— Что я вижу? Стол, уставленный отборными кушаньями и напитками, а кругом стола сидят разбойники и наслаждаются вкусными яствами.

— Ах, как бы это было для нас хорошо! — сказал петух.

— Разумеется. Ах, когда бы нам сидеть за этим столом! — подтвердил осёл.

Тут произошли совещания у зверей, каким бы образом выгнать разбойников и самим на месте их водвориться. Наконец общими силами придумали средство. Осёл должен был упереться передними ногами на окно, собака вспрыгнула на спину осла, кот влез на собаку, а петух взлетел наверх и сел на голову кота. Когда всё было готово, они по данному знаку начали квартет: взревел осёл, завыла собака, замяукал кот, закричал петух. Вместе с этим все дружно бросились в окно, так что стёкла зазвенели.

В ужасе вскочили разбойники и, полагая, что при таком неистовом концерте непременно явилось привидение, они со всех ног бросились в лес дремучий, куда кто мог, и кто поспел, а четыре товарища, очень довольные своим успехом, расселись за стол и так наелись, как будто на четыре недели вперёд.

Наевшись до отвала, музыканты погасили огонь и отыскали себе уголок для ночлега, каждый следуя своей натуре и привычкам: осёл растянулся на навозной куче, собака свернулась за дверью, кот юркнул на очаг к тёплой золе, а петух взлетел на перекладину. От дальней дороги все очень устали, а потому тотчас и заснули.

Прошла полночь; разбойники издали увидали, что нет более света в доме, и всё казалось там спокойно, тогда атаман стал речь держать:

— А нам не следовало так переполошиться и всем разом бежать в лес.

И тут же приказал одному из подчинённых идти в дом и всё высмотреть хорошенько. Посланному показалось всё тихо, и потому он вошёл в кухню, чтобы зажечь свечку; вынул он спичку и сунул её прямо в глаза коту, думая, что это раскалённые уголья. Но кот шуток не понимает; он фыркнул и вцепился когтями прямо ему в лицо.

Разбойник перепугался и как угорелый бросился в дверь, а тут как раз вскочила собака и укусила его за ногу; не помня себя от страха, разбойник бросился через двор мимо навозной кучи, а тут осёл лягнул его заднею ногою. Разбойник крикнул; петух проснулся и во всё горло закричал с перекладины: «Кукареку!»

Тут уж разбойник бросился со всех ног, как только мог, и прямо к атаману.

— Ах! — закричал он жалостно. — У нас в доме поселилась ужасная колдунья; она дунула на меня как вихрь и расцарапала мне лицо своими длинными крючковатыми пальцами, а в дверях стоит великан с ножом и нанёс мне рану в ногу, а на дворе лежит чёрное чудовище с дубиной и исколотило мне спину, а на самом верху, на кровле, сидит судья и кричит: «Подавайте-ка мне сюда мошенников!» Тут уж я, не помня себя, давай Бог ноги!

С той поры разбойники никогда уже не осмеливались заглядывать в дом, а бременским музыкантам так понравилось жить в чужом доме, что и уходить им оттуда не хотелось, так они и теперь там живут. А кто последний рассказывал эту сказку, у того и теперь во рту горячо.

Братья Гримм «Заяц и ёж»

Эта быль на небылицу похожа, ребятушки, а всё же в ней есть и правда; вот почему мой дедушка, от которого я её слышал, имел обыкновение к рассказу своему добавлять: «Правда в ней всё же должна быть, дитятко, потому что иначе зачем было бы её и рассказывать?»

А дело-то было вот как.

Однажды в воскресенье под конец лета, в самое время цветения гречихи, выдался хороший денёк. Яркое солнце взошло на небе, повеяло тёплым ветерком по жнивью, песни жаворонков наполняли воздух, пчёлки жужжали среди гречихи, а добрые люди в праздничных одеждах шли в церковь, и вся тварь Божия была довольна, и ёжик тоже.

Ёжик же стоял у своей двери, сложа руки, вдыхая утренний воздух и напевая про себя нехитрую песенку, как умел. И между тем как он вполголоса так напевал, ему вдруг пришло в голову, что он успеет, пока его жена детей моет и одевает, прогуляться в поле и посмотреть на свою брюкву. А брюква-то в поле ближе всего к его дому росла, и он любил её кушать у себя в семье, а потому и считал её своею.

Сказано — сделано. Запер за собою дверь и пошёл по дороге в поле. Он не особенно далеко и от дома ушёл и хотел уже свернуть с дороги, как повстречался с зайцем, который с той же целью вышел в поле на свою капусту взглянуть.

Как увидел ёжик зайца, так тотчас же весьма вежливо с ним поздоровался. Заяц же (в своём роде господин знатный и притом весьма заносчивый) и не подумал ответить на поклон ёжика, а напротив того, сказал ему, скорчив пренасмешливую рожу: «Что это значит, что ты тут так рано утром рыщешь по полю?» — «Хочу прогуляться», — сказал ежик. «Прогуляться? — засмеялся заяц. — Мне кажется, что ты мог бы найти и другое, лучшее занятие своим ногам». Этот ответ задел ёжика за живое, он всё способен был перенести, но никому не позволял говорить о своих ногах, так как они от природы были кривыми. «Не воображаешь ли ты, — сказал ёжик зайцу, — что ты со своими ногами больше можешь сделать?» — «Конечно», — сказал заяц. «А не хочешь ли испытать? — сказал ёжик. — Бьюсь об заклад, что если мы побежим взапуски, то я тебя обгоню». — «Да ты смешишь меня! Ты со своими кривыми ногами — и меня обгонишь! — воскликнул заяц. — А впрочем, я готов, если тебя разбирает такая охота. На что мы будем спорить?» — «На золотой луидор да на бутылку вина», — сказал ёжик. «Принимаю, — сказал заяц, — побежим сейчас же!» — «Нет! Куда же нам спешить? — отозвался ёж. — Я ничего ещё сегодня не ел; сначала я схожу домой и немного позавтракаю; через полчаса я опять буду здесь, на месте».

С тем и ушёл ёжик с согласия зайца. По пути ёжик стал раздумывать: «Заяц надеется на свои длинные ноги, но я с ним справлюсь. Хоть он и знатный господин, но вместе с тем и глупый, и он, конечно, должен будет проиграть заклад».

Придя домой, ёжик сказал своей жене: «Жена, одевайся поскорее, тебе придётся со мною в поле идти». — «А в чём же дело?» — сказала его жена. «Я с зайцем поспорил на золотой луидор и на бутылку вина, что побегу с ним взапуски, и ты должна при этом быть». — «Ах, Боже мой! — стала кричать ёжикова жена на мужа. — Да в своём ли ты уме? Или ты совсем ума рехнулся? Ну как можешь ты бегать с зайцем взапуски?» — «Ну молчи знай, жена! — сказал ёжик. — Это моё дело; а ты в наших мужских делах не судья. Марш! Одевайся и пойдём». Ну и что же оставалось делать ёжиковой жене? Должна была волей- неволей идти вслед за мужем.

По пути в поле ёжик сказал своей жене: «Ну, теперь слушай, что я тебе скажу. Видишь ли, мы побежим вперегонки по этому длинному полю. Заяц побежит по одной борозде, а я по другой, сверху вниз. Тебе только одно и дело: стоять здесь внизу на борозде, и когда заяц добежит до конца своей борозды, ты крикнешь ему: «Я уже здесь!»

Так дошли они до поля; ёжик указал жене её место, а сам пошёл вверх по полю. Когда он явился на условленное место, заяц был уже там. «Можно начинать?» — спросил он. «Конечно», — отвечал ёжик. И тотчас каждый стал на свою борозду. Заяц сосчитал: «Раз, два, три!» — и помчались они вниз по полю. Но ёжик пробежал всего три шага, потом присел в борозде и сидел спокойно.

Когда заяц на всём скаку добежал до конца поля, ёжикова жена ему и крикнула: «Я уже здесь!» Заяц приостановился и был немало удивлён: он был уверен в том, что кричит ему сам ёж (известно уж, что ежа по виду не отличишь от ежихи). Заяц и подумал: «Тут что-то не ладно!» — и крикнул: «Ещё раз побежим — обратно!» И опять помчался вихрем, откинув уши на спину. А ёжикова жена преспокойно осталась на месте.

Когда же заяц добежал до верха поля, ёжик крикнул ему: «Я уже здесь». Заяц, крайне раздосадованный, крикнул: «Побежим ещё раз, обратно!» — «Пожалуй, — отвечал ёжик. — По мне, так сколько хочешь!»

Так пробежал заяц семьдесят три раза туда и обратно, и ёжик всё его обгонял; каждый раз, когда он прибегал к какому-нибудь концу поля, либо ёжик, либо жена его кричали ему: «Я уже здесь!» В семьдесят четвёртый раз заяц уж и добежать не мог; повалился он среди поля на землю, кровь пошла у него горлом, и он сдвинуться с места не мог. А ёжик взял выигранный им золотой луидор и бутылку вина, кликнул жену свою, и оба супруга, очень довольные друг другом, отправились домой.

И коли их доселе смерть не постигла, то они, верно, и теперь ещё живы. Вот так-то оно и случилось, что ёж зайца обогнал, и с того времени ни один заяц не решался бегать взапуски с ежом.

А назидание из этой бывальщины вот какое: во-первых, никто, как бы ни считал себя знатным, не должен потешаться над тем, кто ниже его, хоть будь он и простой ёж. А во-вторых, здесь каждому совет даётся такой: коли свататься вздумаешь, так бери себе жену из своего сословия и такую, которая бы во всём тебе была ровня. Значит, кто ежом родился, тот должен и в жёны себе брать ежиху. Так-то!

Перро Шарль «Красная Шапочка»

Жила-была в одной деревне маленькая девочка, такая хорошенькая, что лучше её и на свете не было. Мать любила её без памяти, а бабушка ещё больше. Ко дню рождения подарила ей бабушка красную шапочку. С тех пор девочка всюду ходила в своей новой, нарядной красной шапочке.

Соседи так про неё и говорили:

— Вот Красная Шапочка идёт!

Как-то раз испекла мама пирожок и сказала дочке:

— Сходи-ка, Красная Шапочка, к бабушке, снеси ей пирожок и горшочек масла, да узнай, здорова ли она.

Собралась Красная Шапочка и пошла к бабушке в другую деревню.

Идёт она лесом, а навстречу ей — серый Волк.

Очень захотелось ему съесть Красную Шапочку, да только он не посмел — где-то близко стучали топорами дровосеки.

Облизнулся Волк и спрашивает девочку:

— Куда ты идёшь, Красная Шапочка?

Красная Шапочка ещё не знала, как это опасно — останавливаться в лесу и разговаривать с волками. Поздоровалась она с Волком и говорит:

— Иду к бабушке и несу ей вот этот пирожок и горшочек масла.

— А далеко живёт твоя бабушка? — спрашивает Волк.

— Довольно далеко, — отвечает Красная Шапочка. — Вон в той деревне, за мельницей, в первом домике с краю.

— Ладно, — говорит Волк, — я тоже хочу проведать твою бабушку. Я по этой дороге пойду, а ты ступай по той. Посмотрим, кто из нас раньше придёт.

Сказал это Волк и побежал что было духу по самой короткой дорожке. А Красная Шапочка пошла по самой длинной дороге.

Шла она не торопясь, по пути то и дело останавливалась, рвала цветы и собирала в букеты. Не успела она ещё до мельницы дойти, а Волк уже прискакал к бабушкиному домику и стучится в дверь:

— Тук-тук!

— Кто там? — спрашивает бабушка.

— Это я, внучка ваша, Красная Шапочка, — отвечает Волк тоненьким голоском. — Я к вам в гости пришла, пирожок принесла и горшочек масла.

А бабушка была в это время больна и лежала в постели. Она подумала, что это и в самом деле Красная Шапочка, и крикнула:

— Дёрни за верёвочку, дитя моё, дверь и откроется!

Волк дёрнул за верёвочку — дверь и открылась.

Бросился Волк на бабушку и разом проглотил её. Он был очень голоден, потому что три дня ничего не ел.

Потом закрыл дверь, улёгся на бабушкину постель и стал поджидать Красную Шапочку. Скоро она пришла и постучалась:

— Тук-тук!

Красная Шапочка испугалась было, но потом подумала, что бабушка охрипла от простуды и оттого у неё такой голос.

— Это я, внучка ваша, — говорит Красная Шапочка. — Принесла вам пирожок и горшочек масла!

Волк откашлялся и сказал потоньше:

— Дёрни за верёвочку, дитя моё, дверь и откроется.

Красная Шапочка дёрнула за верёвочку — дверь и открылась.

Вошла девочка в домик, а Волк спрятался под одеяло и говорит:

— Положи-ка, внучка, пирожок на стол, горшочек на полку поставь, а сама приляг рядом со мной! Ты, верно, очень устала.

Красная Шапочка прилегла рядом с Волком и спрашивает:

— Бабушка, почему у вас такие большие руки?

— Это чтобы покрепче обнять тебя, дитя моё.

— Бабушка, почему у вас такие большие уши?

— Чтобы лучше слышать, дитя моё.

— Бабушка, почему у вас такие большие глаза?

— Чтобы лучше видеть, дитя моё.

— Бабушка, почему у вас такие большие зубы?

— А это чтоб скорее съесть тебя, дитя моё!

Не успела Красная Шапочка и охнуть, как злой Волк бросился на неё и проглотил вместе с башмачками и красной шапочкой.

Но, по счастью, в это время проходили мимо домика дровосеки с топорами на плечах. Услышали они шум, вбежали в домик и убили Волка. А потом распороли ему брюхо, и оттуда вышла Красная Шапочка, а за ней и бабушка — обе целые и невредимые.

Мир детства состоит из множества частичек личного счастья – в них входят объятья и поцелуи мамы, поддержка отца, заботливость бабушек и дедушек. Сильная эмоциональная восприимчивость позволяет ребенку чувствовать малейшие изменения в настроении близких людей, поэтому очень важно, чтобы вокруг него царила благотворная атмосфера тепла и любви. Даже несмотря на занятость, родители должны уделять достаточно внимания своему малышу. Наилучшим способом для этого будет совместное чтение увлекательных сказок.

На протяжении многих веков человечество придумывало необыкновенные сюжеты, поражающие воображение юных слушателей. Сейчас большинство из них размещено в интернете, поэтому взрослые с легкостью подберут для ребенка интересные произведения как фольклорного, так и авторского сочинения. Почитав малышу любимые сказки на ночь, родители успокоят его после активно проведенного дня, а безмятежный и ровный сон придаст непоседе сил для новых свершений.

С помощью выдуманных историй люди научились передавать новым поколениям знания и традиции, присущие тому или иному народу. Благодаря небылицам ребенок получит сведения о моральных устоях и жизненном укладе своих предков. На этой основе у малыша сформируются базовые нравственные принципы, которые помогут ему стать значимым членом общества.

Сказки для детей от 5 лет читать

Сборник сказок для детей от 5 лет, предлагает на выбор различные сюжеты. На сайте найдутся истории про путешествия и приключения, про любовь и дружбу, про жизненные проблемы и способы их разрешения. Мальчики и девочки могут не только слушать на ночь занимательные истории, но и самостоятельно читать их онлайн. Мир фантазии ждет юных любителей волшебства на своих удивительных просторах.

Русская народная сказка в обработке В. Даля «Война грибов с ягодами»

Красным летом всего в лесу много — и грибов всяких и всяких ягод: земляники с черникой, и малины с ежевикой, и чёрной смородины. Ходят девки по лесу, ягоды собирают, песенки распевают, а гриб-боровик, под дубочком сидючи, и пыжится, дуется, из земли прёт, на ягоды гневается: «Вишь, что их уродилось! Бывало и мы в чести, в почёте, а ныне никто на нас и не посмотрит! Постой же, — думает боровик, всем грибам голова, — нас, грибов, сила великая — пригнетём, задушим её, сладкую ягоду!»

Задумал-загадал боровик войну, под дубом сидючи, на все грибы глядючи, и стал он грибы созывать, стал помочь скликать:

— Идите вы, волнушки, выступайте на войну!

Отказалися волнушки:

— Мы все старые старушки, не повинны на войну

— Идите вы, опёнки!

Отказалися опёнки:

— У нас ноги больно тонки, не пойдём на войну!

— Эй вы, сморчки! — крикнул гриб-боровик. — Снаряжайтесь на войну!

Отказалися сморчки; говорят:

— Мы старички, уж куда нам на войну!

Рассердился гриб, прогневался боровик, и крикнул он громким голосом:

— Грузди, вы ребята дружны, идите со мной воевать, кичливую ягоду избивать!

Откликнулись грузди с подгруздками:

— Мы грузди, братья дружны, мы идём с тобой на войну, на лесную и полевую ягоду, мы её шапками закидаем, пятой затопчем!

Сказав это, грузди полезли дружно из земли: сухой лист над головами их вздымается, грозная рать подымается.

«Ну, быть беде», — думает зелёная травка.

А на ту пору пришла с коробом в лес тётка Варвара — широкие карманы. Увидав великую груздёвую силу, ахнула, присела и ну грибы сподряд брать да в кузов класть. Набрала его полным-полнёшенько, насилу до дому донесла, а дома разобрала грибки по родам да по званию: волнушки — в кадушки, опёнки — в бочонки, сморчки — в бурачки, груздки — в кузовки, а наибольший гриб-боровик попал в вязку; его пронзали, высушили да и продали.

С той поры перестал гриб с ягодою воевать.

Русская народная сказка в обработке И. Карнауховой «Жихарка»

Жили-были в избушке кот, петух да маленький человечек — Жихарка. Кот с петухом на охоту ходили, а Жихарка домовничал. Обед варил, стол накрывал, ложки раскладывал. Раскладывает да приговаривает:

Вот прослышала лиса, что в избушке Жихарка один хозяйничает, и захотелось ей жихаркиного мясца попробовать.

Кот да петух, как уходили на охоту, всегда велели Жихарке двери запирать. Запирал Жихарка двери. Всё запирал, а один раз и забыл. Справил Жихарка все дела, обед сварил, стол накрыл, стал ложки раскладывать да и говорит:

— Эта простая ложка — Котова, эта простая ложка — Петина, а это не простая — точёная, ручка золочёная, — это Жихаркина. Никому её не отдам.

Только хотел её на стол положить, а по лестнице — топ-топ-топ.

— Лиса идёт!

Испугался Жихарка, с лавки соскочил, ложку на пол уронил — и поднимать некогда, — да под печку и залез. А лиса в избушку вошла, глядь туда, глядь сюда — нет Жихарки.

«Постой же, — думает лиса, — ты мне сам скажешь, где сидишь».

Пошла лиса к столу, стала ложки перебирать:

— Эта ложка простая — Петина, эта ложка простая — Котова, а эта ложка не простая — точёная, ручка золочёная, — эту я себе возьму.

— Ай, ай, ай, не бери, тётенька, я не дам!

— Вот ты где, Жихарка!

Подбежала лиса к печке, лапку в подпечье запустила, Жихарку вытащила, на спину перекинула — да в лес.

Домой прибежала, печку жарко истопила: хочет Жихарку изжарить да съесть.

Взяла лиса лопату.

— Садись, — говорит, — Жихарка.

А Жихарка маленький, да удаленький. На лопату сел, ручки- ножки растопырил — в печку-то и нейдёт.

— Не так сидишь, — говорит лиса.

Повернулся Жихарка к печи затылком, ручки-ножки растопырил — в печку-то и нейдёт.

— Да не так, — лиса говорит.

— А ты мне, тётенька, покажи, я ведь не умею.

— Экой ты недогадливый!

Лиса Жихарку с лопаты сбросила, сама на лопату прыг, в кольцо свернулась, лапки спрятала, хвостом накрылась. А Жихарка её толк в печку да заслонкой прикрыл, а сам скорей вон из избы да домой.

А дома-то кот да петух плачут, рыдают:

— Вот ложка простая — Котова, вот ложка простая — Петина, а нет ложки точёной, ручки золочёной, да и нет нашего Жихарки, да и нет нашего маленького!..

Кот лапкой слёзы утирает, Петя крылышком подбирает. Вдруг по лесенке — тук-тук-тук. Жихарка бежит, громким голосом кричит:

— А вот и я! А лиса в печке сжарилась!

Обрадовались кот да петух. Ну Жихарку целовать! Ну Жихарку обнимать! И сейчас кот, петух и Жихарка в этой избушке живут, нас в гости ждут.

Русская народная сказка в пересказе В. Даля «Журавль и цапля»

Летала сова — весёлая голова; вот она летела, летела да и села, головой повертела, по сторонам посмотрела, снялась и опять полетела; летала, летала да села, головой повертела, по сторонам посмотрела, а глаза у неё как плошки, не видят ни крошки!

Это не сказка, это присказка, а сказка впереди.

Пришла весна по зиму и ну её солнышком гнать-допекать, а травку-муравку из земли вызывать; высыпала-выбежала травка на солнышко поглядеть, вынесла цветы первые — подснежные: и голубые и белые, сине-алые и жёлто-серые.

Потянулась из-за моря перелётная птица: гуси да лебеди, журавли да цапли, кулики да утки, певчие пташки и хвастунья-синичка. Все слетелись к нам на Русь гнёзда вить, семьями жить. Вот разошлись они по своим краям: по степям, по лесам, по болотам, по ручьям.

Стоит журавль один в поле, по сторонам всё поглядывает, головушку поглаживает, а сам думает: «Надо-де мне хозяйством обзавестись, гнездо свить да хозяюшку добыть».

Вот свил он гнездо вплоть у болота, а в болоте, в кочкарнике, сидит долгоносая-долгоносая цапля, сидит, на журавля поглядывает да про себя посмеивается: «Ведь уродился же неуклюжий какой!»

Тем временем надумался журавль: «Дай, говорит, посватаю цаплю, она в наш род пошла: и клюв наш, и на ногах высока». Вот и пошёл он нетореной дорожкой по болоту: тяп да тяп ногами, а ноги да хвост так и вязнут; вот он упрётся клювом — хвост вытащит, а клюв увязнет; клюв вытащит — хвост увязнет; насилу до цаплиной кочки дошёл, поглядел в тростник и спрашивает:

— А дома ли сударушка-цапля?

— Здесь она. Что надо? — ответила цапля.

— Иди за меня замуж, — сказал журавль.

— Как не так, пойду я за тебя, за долговязого: на тебе и платье короткое, и сам ты пешком гуляешь, скупо живёшь, меня на гнезде с голоду уморишь!

Слова эти показались журавлю обидными. Молча он повернул да и пошёл домой: тяп да тяп, тяп да тяп.

Цапля, сидючи дома, пораздумалась: «А что ж, и вправду, для чего я ему отказала, нешто мне лучше жить одной? Он хорошего роду, зовут его щегольком, ходит с хохолком; пойду к нему доброе слово перемолвить».

Пошла цапля, а путь по болоту не близок: то одну ногу увязит, то другую. Одну вытащит — другую увязит. Крылышко вытащит — клюв засадит; ну пришла и говорит:

— Журавль, я иду за тебя!

— Нет, цапля, — говорит ей журавль, — уж я раздумал, не хочу на тебе жениться. Иди туда, откуда пришла!

Стыдно стало цапле, закрылась она крылышком и пошла к своей кочке; а журавль, глядя за нею, пожалел, что отказал; вот он выскочил из гнезда и пошёл следом за нею болото месить. Приходит и говорит:

— Ну, так уж быть, цапля, я беру тебя за себя.

А цапля сидит сердитая-пресердитая и говорить с журавлём не хочет.

— Слышь, сударыня-цапля, я беру тебя за себя, — повторил журавль.

— Ты берёшь, да я не иду, — отвечала она.

Нечего делать, пошёл опять журавль домой. «Этакая нравная, — подумал он, — теперь ни за что не возьму её!»

Уселся журавль в траве и глядеть не хочет в ту сторону, где цапля живёт. А та опять передумала: «Лучше жить вдвоём, чем одной. Пойду помирюсь с ним и выйду за него».

Вот и пошла опять ковылять по болоту. Путь до журавля долог, болото вязко: то одну ножку увязит, то другую. Крылышко вытащит — клюв засадит; насилу добралась до журавлиного гнезда и говорит:

— Журонька, послушай-ка, так и быть, я иду за тебя!

А журавль ей в ответ:

— Нейдёт Федора за Егора, а и пошла бы Федора за Егора, да Егор не берёт.

Сказав такие слова, журавль отвернулся. Цапля ушла.

Думал, думал журавль да опять пожалел, для чего было ему не согласиться взять за себя цаплю, пока та сама хотела; встал скорёхонько и пошёл опять по болоту: тяп, тяп ногами, а ноги да хвост так и вязнут; вот упрётся он клювом, хвост вытащит — клюв увязит, а клюв вытащит — хвост увязнет.

Вот так-то и по сию пору ходят они друг за дружкой; дорожку проторили, а пива не сварили.

Русская народная сказка в обработке И. Соколова-Микитова «Зимовье»

Надумали бык, баран, свинья, кот да петух жить в лесу. Хорошо летом в лесу, привольно! Быку и барану травы вволю, кот ловит мышей, петух собирает ягоды, червяков клюёт, свинья под деревьями корешки да жёлуди роет. Только и худо бывало друзьям, ежели дождик пойдёт.

Так лето прошло, наступила поздняя осень, стало в лесу холодать. Бык прежде всех спохватился зимовье строить. Встретил в лесу барана:

— Давай, друг, зимовье строить! Я стану из леса брёвна носить да столбы тесать, а ты будешь щепу драть.

— Ладно, — отвечает баран, — согласен.

Повстречали бык и баран свинью:

— Пойдём, Хавроньюшка, с нами зимовье строить. Мы станем брёвна носить, столбы тесать, щепу драть, а ты будешь глину месить, кирпичи делать, печку класть.

Согласилась и свинья.

Увидели бык, баран и свинья кота:

— Здравствуй, Котофеич! Пойдём вместе зимовье строить! Мы станем брёвна носить, столбы тесать, щепу драть, глину месить, кирпичи делать, печку класть, а ты будешь мох таскать, стены конопатить.

Согласился и кот.

Повстречали бык, баран, свинья и кот в лесу петуха:

— Здравствуй, Петя! Идём с нами зимовье строить! Мы будем брёвна носить, столбы тесать, щепу драть, глину месить, кирпичи делать, печку класть, мох таскать, стены конопатить, а ты — крышу крыть.

Согласился и петух.

Выбрали друзья в лесу место посуше, наносили брёвен, натесали столбов, щепы надрали, наделали кирпичей, моху натаскали — стали рубить избу.

Избу срубили, печку сложили, стены проконопатили, крышу покрыли. Наготовили на зиму запасов и дров.

Пришла лютая зима, затрещал мороз. Иному в лесу холодно, а друзьям в зимовье тепло. Бык и баран на полу спят, свинья забралась в подполье, кот на печи песни поёт, а петух под потолком на жёрдочке пристроился.

Живут друзья — не горюют.

А бродили по лесу семь голодных волков, увидели новое зимовье. Один, самый смелый волк, говорит:

— Пойду-ка я, братцы, посмотрю, кто в этом зимовье живёт. Если скоро не вернусь, прибегайте на выручку.

Вошёл волк в зимовье и прямо на барана угодил. Барану деваться некуда. Забился баран в угол, заблеял страшным голосом:

— Бэ-э-э!.. Бэ-э-э!.. Бэ-э-э!..

Петух увидел волка, слетел с жёрдочки, крыльями захлопал:

— Ку-ка-ре-ку-у!..

Соскочил кот с печи, зафыркал, замяукал:

— Мя-у-у!.. Мя-у-у!.. Мя-у-у!..

Набежал бык, рогами волка в бок:

— У-у-у!.. У-у-у!.. У-у-у!..

А свинья услыхала, что наверху бой идёт, вылезла из подполья и кричит:

— Хрю!.. Хрю!.. Хрю! Кого тут съесть?

Туго пришлось волку, едва жив из беды вырвался. Бежит, товарищам кричит:

— Ой, братцы, уходите! Ой, братцы, бегите!

Услыхали волки, пустились наутёк. Бежали час, бежали два, присели отдохнуть, красные языки вывалили.

А старый волк отдышался, им говорит:

— Вошёл я, братцы мои, в зимовье, вижу: уставился на меня страшный да косматый. Наверху захлопало, внизу зафыркало! Выскочил из угла рогатый, бодатый — мне рогами в бок! А снизу кричат: «Кого тут съесть?» Не взвидел я свету — и вон... Ой, бежимте, братцы!..

Поднялись волки, хвосты трубой — только снег столбом.

Русская народная сказка в обработке О. Капицы «Лиса и козёл»

Бежала лиса, на ворон зазевалась — и попала в колодец.

Воды в колодце было немного: утонуть нельзя, да и выскочить — тоже.

Сидит лиса, горюет.

Идёт козёл—умная голова; идёт, бородищей трясёт, рожи щами мотает; заглянул от нечего делать в колодец, увидел там лису и спрашивает:

— Что ты там, лисанька, поделываешь?

— Отдыхаю, голубчик, — отвечает лиса, — там, наверху, жарко, так я сюда забралась. Уж как здесь прохладно да хорошо! Водицы холодненькой — сколько хочешь!

А козлу давно пить хочется.

— Хороша ли вода-то? — спрашивает козёл.

— Отличная, — отвечает лиса. — Чистая, холодная! Прыгай сюда, коли хочешь; здесь обоим нам место будет.

Прыгнул сдуру козёл, чуть лисы не задавил. А она ему:

— Эх, бородатый дурень, и прыгнуть-то не умел — всю обрызгал. Вскочила лиса козлу на спину, со спины на рога, да и вон из колодца. Чуть было не пропал козёл с голоду в колодце; насилу-то его отыскали и за рога вытащили.

Русская народная сказка в обработке В. Даля «Лиса-лапотница»

Зимней ночью шла голодная кума по дорожке; на небе тучи нависли, по полю снежком порошит. «Хоть бы на один зуб чего перекусить», — думает лисонька. Вот идёт она путём-дорогой; лежит ошмёток.

«Что же, — думает лиса, — ину пору и лапоток пригодится». Взяла лапоть в зубы и пошла далее. Приходит в деревню и у первой избы постучалась.

— Кто там? — спросил мужик, открывая оконце.

— Это я, добрый человек, лисичка-сестричка. Пусти переночевать!

— У нас и без тебя тесно! — сказал старик и хотел было задвинуть окошечко.

— Что мне, много ли надо? — просила лиса. — Сама лягу на лавку, а хвостик под лавку, — и вся тут.

Сжалился старик, пустил лису, а она ему и говорит:

— Мужичок, мужичок, спрячь мой лапоток!

Мужик взял лапоток и кинул его под печку.

Вот ночью все заснули, лисичка слезла тихонько с лавки, подкралась к лаптю, вытащила его и закинула далеко в печь, а сама вернулась как ни в чём не бывало, легла на лавочку, а хвостик спустила под лавочку.

Стало светать. Люди проснулись; старуха затопила печь, а старик стал снаряжаться в лес по дрова.

Проснулась и лисица, побежала за лапотком — глядь, а лаптя как не бывало. Взвыла лиса:

— Обидел старик, поживился моим добром, а я за свой лапоток и курочки не возьму!

Посмотрел мужик под печь — нет лаптя! Что делать? А ведь сам клал! Пошёл, взял курицу и отдал лисе. А лиса ещё ломаться стала, курицу не берёт и на всю деревню воет, орёт о том, как разобидел её старик.

Хозяин с хозяйкой стали ублажать лису: налили в чашку молока, покрошили хлеба, сделали яичницу и стали лису просить не побрезговать хлебом-солью. А лисе только того и хотелось. Вскочила на лавку, поела хлеб, вылакала молочка, уплела яичницу, взяла курицу, положила в мешок, простилась с хозяевами и пошла своим путём- дорогой.

Идёт и песенку попевает:

Лисичка-сестричка

Тёмной ноченькой

Шла голодная;

Она шла да шла,

Ошмёток нашла —

В люди снесла,

Добрым людям сбыла,

Курочку взяла.

Вот подходит она вечером к другой деревне. Тук, тук, тук, — стучит лиса в избу.

— Кто там? — спросил мужик.

— Это я, лисичка-сестричка. Пусти, дядюшка, переночевать!

— Я вас не потесню, — говорила лиса. —- Сама лягу на лавку, а хвост под лавку, — и вся тут!

Пустили лису. Вот поклонилась она хозяину и отдала ему на сбережение свою курочку, сама же смирнёхонько улеглась в уголок на лавку, а хвостик подвернула под лавку.

Хозяин взял курочку и пустил её к уткам за решётку. Лисица всё это видела и, как заснули хозяева, слезла тихонько с лавки, подкралась к решетке, вытащила свою курочку, ощипала, съела, а пёрышки с косточками зарыла под печью; сама же, как добрая, вскочила на лавку, свернулась клубочком и уснула.

Стало светать, баба принялась за печь, а мужик пошёл скотинке корму задать.

Проснулась и лиса, начала собираться в путь; поблагодарила хозяев за тепло, за угрев и стала у мужика спрашивать свою курочку.

Мужик полез за курицей — глядь, а курочки как не бывало! Оттуда — сюда, перебрал всех уток: что за диво — курицы нет как нет!

— Курочка моя, чернушка моя, заклевали тебя пёстрые утки, забили тебя сизые селезни! Не возьму я за тебя любой утицы!

Сжалилась баба над лисой и говорит мужу:

— Отдадим ей уточку да покормим её на дорогу!

Вот накормили, напоили лису, отдали ей уточку и проводили за ворота.

Идёт кума-лиса, облизываясь, да песенку свою попевает:

Лисичка-сестричка

Тёмной ноченькой

Шла голодная;

Она шла да шла,

Ошмёток нашла —

В люди снесла,

Добрым людям сбыла:

За ошмёток — курочку,

За курочку — уточку.

Шла лиса близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли — стало смеркаться. Завидела она в стороне жильё и свернула туда; приходит: тук, тук, тук в дверь!

— Кто там? — спрашивает хозяин.

— Я, лисичка-сестричка, сбилась с дороги, вся перезябла и ноженьки отбила бежавши! Пусти меня, добрый человек, отдохнуть да обогреться!

— И рад бы пустить, кумушка, да некуда!

— И-и, куманёк, я непривередлива: сама лягу на лавку, а хвост подверну под лавку, — и вся тут!

Подумал, подумал старик да и пустил лису. Алиса и рада. Поклонилась хозяевам да и просит их сберечь до утра её уточку-плосконосочку.

Приняли уточку-плосконосочку на сбережение и пустили её к гусям. А лисичка легла на лавку, хвост подвернула под лавку и захрапела.

— Видно, сердечная, умаялась, — сказала баба, влезая на печку. Невдолге заснули и хозяева, а лиса только того и ждала: слезла тихонько с лавки, подкралась к гусям, схватила свою уточку-плосконосочку, закусила, ощипала дочиста, съела, а косточки и пёрышки зарыла под печью; сама же как нив чём не бывало легла спать и спала до бела дня. Проснулась, потянулась, огляделась; видит — одна хозяйка в избе.

— Хозяюшка, а где хозяин? — спрашивает лиса. — Мне бы надо с ним проститься, поклониться за тепло, за угрев.

— Бона, хватилась хозяина! — сказала старуха. — Да уж он теперь, чай, давно на базаре.

— Так счастливо оставаться, хозяюшка, — сказала, кланяясь, лиса. — Моя плосконосочка уже, чай, проснулась. Давай её, бабушка, скорее, пора и нам с нею пуститься в дорогу.

Старуха бросилась за уткой — глядь-поглядь, а утки нет! Что будешь делать, где взять? А отдать надо! Позади старухи стоит лиса, глаза куксит, голосом причитает: была у неё уточка, невиданная, неслыханная, пёстрая впрозолоть, за уточку ту она бы и гуська не взяла.

Испугалась хозяйка, да и ну кланяться лисе:

— Возьми же, матушка Лиса Патрикеевна, возьми любого гуська! А уж я тебя напою, накормлю, ни маслица, ни яичек не пожалею.

Пошла лиса на мировую, напилась, наелась, выбрала что ни есть жирного гуся, положила в мешок, поклонилась хозяйке и отправилась в путь-дороженьку; идёт да и припевает про себя песенку:

Лисичка-сестричка

Тёмной ноченькой

Шла голодная;

Она шла да шла,

Ошмёток нашла —

Добрым людям сбыла:

За ошмёток — курочку,

За курочку — уточку,

За уточку — гусёночка!

Шла лиса да приумаялась. Тяжело ей стало гуся в мешке нести: вот она то привстанет, то присядет, то опять побежит. Пришла ночь, и стала лиса ночлег промышлять; где в какую дверь ни постучит, везде отказ. Вот подошла она к последней избе да тихонько, несмело таково стала постукивать: тук, тук, тук, тук!

— Чего надо? — отозвался хозяин.

— Обогрей, родимый, пусти ночевать!

— Негде, и без тебя тесно!

— Я никого не потесню, — отвечала лиса, — сама лягу на лавочку, а хвостик под лавочку, — и вся тут.

Сжалился хозяин, пустил лису, а она суёт ему на сбережение гуся; хозяин посадил его за решётку к индюшкам. Но сюда уже дошли с базару слухи про лису.

Вот хозяин и думает: «Уж не та ли это лиса, про которую народ бает?» — и стал за нею присматривать. А она, как добрая, улеглась на лавочку и хвост спустила под лавочку; сама же слушает, когда заснут хозяева. Старуха захрапела, а старик притворился, что спит. Вот лиска прыг к решётке, схватила своего гуся, закусила, ощипала и принялась есть. Ест, поест да и отдохнёт, — вдруг гуся не одолеешь! Ела она, ела, а старик всё приглядывает и видит, что лиса, собрав косточки и пёрышки, снесла их под печку, а сама улеглась опять и заснула.

Проспала лиса ещё дольше прежнего, — уж хозяин её будить стал:

— Каково-де, лисонька, спала-почивала?

А лисонька только потягивается да глаза протирает.

— Пора тебе, лисонька, и честь знать. Пора в путь собираться, — сказал хозяин, отворяя ей двери настежь.

А лиска ему в ответ:

— Не почто избу студить, и сама пойду, да наперёд своё добро заберу. Давай-ка моего гуся!

— Какого? — спросил хозяин.

— Да того, что я тебе вечор отдала на сбережение; ведь ты у меня его принимал?

— Принимал, — отвечал хозяин.

— А принимал, так и подай, — пристала лиса.

— Гуся твоего за решёткой нет; поди хоть сама посмотри — одни индюшки сидят.

Услыхав это, хитрая лиса грянулась об пол и ну убиваться, ну причитать, что за своего-де гуська она бы и индюшки не взяла!

Мужик смекнул лисьи хитрости. «Постой, — думает он, — будешь ты помнить гуся!»

—Что делать, — говорит он. — Знать, надо идти с тобой на мировую.

И обещал ей за гуся индюшку. А вместо индюшки тихонько подложил ей в мешок собаку. Лисонька не догадалась, взяла мешок, простилась с хозяином и пошла.

Шла она, шла, и захотелось ей спеть песенку про себя и про лапоток. Вот села она, положила мешок на землю и только было принялася петь, как вдруг выскочила из мешка хозяйская собака — да на неё, а она от собаки, а собака за нею, не отставая ни на шаг.

Вот забежали обе вместе в лес; лиска по пенькам да по кустам, а собака за нею.

На лисонькино счастье, случилась нора; лиса вскочила в неё, а собака не пролезла в нору и стала над нею дожидаться, не выйдет ли лиса...

Алиса с испугу дышит не отдышится, а как поотдохнула, то стала сама с собой разговаривать, стала себя спрашивать:

— Ушки мои, ушки, что вы делали?

— А мы слушали да слушали, чтоб собака лисоньку не скушала.

— Глазки мои, глазки, вы что делали?

— А мы глядели да глядели, чтобы собака лисоньку не съела!

— Ножки мои, ножки, что вы делали?

— А мы бежали да бежали, чтоб собака лисоньку не поймала.

— Хвостик, хвостик, ты что делал?

— А я не давал тебе ходу, за все пеньки да сучки цеплялся.

— А, так ты не давал мне бежать! Постой, вот я тебя! — сказала лиса и, высунув хвост из норы, закричала собаке — На вот, съешь его!

Собака схватила лису за хвост и вытащила из норы.

Русская народная сказка в обработке М. Булатова «Лисичка-сестричка и волк»

Бежала лиса по дороге. Видит — едет старик, целые сани рыбы везёт. Захотелось лисе рыбки. Вот она забежала вперёд и растянулась посреди дороги, будто неживая.

Подъехал к ней старик, а она не шевелится; ткнул кнутом, а она не ворохнётся. «Славный будет воротник старухе на шубу!» — думает старик.

Взял он лису, положил на сани, а сам пошёл впереди. А лисичке только того и надо. Огляделась она и давай потихоньку рыбу с саней сбрасывать. Всё по рыбке да по рыбке. Повыбрасывала всю рыбу и сама ушла.

Приехал старик домой и говорит:

— Ну, старуха, какой я тебе воротник привёз!

— Где же он?

— Там, на санях, и рыба, и воротник. Ступай возьми!

Подошла старуха к саням, смотрит — ни воротника, ни рыбы.

Вернулась она в избу и говорит:

— На санях-то, дед, кроме рогожи, ничего нету!

Тут старик догадался, что лиса не мёртвая была. Погоревал, погоревал, да делать нечего.

А лисичка тем временем собрала на дороге всю рыбу в кучку, уселась и ест.

Подходит к ней волк:

— Здравствуй, лиса!

— Здравствуй, волчок!

— Дай мне рыбки!

Лиса оторвала у рыбки голову и бросила волку.

— Ох, лиса, хорошо! Дай ещё!

Лиса бросила ему хвостик.

— Ах, лиса, хорошо! Дай ещё!

— Ишь ты какой! Налови сам, да ешь.

— Да я не умею!

— Экой ты! Ведь я ж наловила. Ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, ловись, рыбка, большая и маленькая! Ловись, ловись, рыбка, большая и маленькая!». Вот рыба сама на хвост и нацепляется. Посиди подольше — наловишь побольше!

Волк побежал на реку, опустил хвост в прорубь, сидит да приговаривает:

А лисица прибежала, ходит вокруг волка да приговаривает:

Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!

Волк скажет:

— Ловись, ловись, рыбка, большая и маленькая!

А лисица:

— Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!

Волк опять:

— Ловись, ловись, рыбка, большая и маленькая!

— Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!

— Что ты там, лиса, говоришь? — спрашивает волк.

— Это я тебе, волк, помогаю: рыбу к хвосту подгоняю!

— Спасибо тебе, лисица!

— Не за что, волчок!

А мороз всё сильнее да сильнее. Волчий хвост и приморозило крепко-накрепко.

Лиса кричит:

— Ну, тяни теперь!

Потянул волк свой хвост, да не тут-то было! «Вот сколько рыбы привалило, и не вытащишь!» — думает он. Оглянулся волк кругом, хотел лису на помощь звать, а её уже и след простыл — убежала. Целую ночь провозился волк у проруби — не мог хвост вытащить.

На рассвете пошли бабы к проруби за водой. Увидели волка и закричали:

— Волк, волк! Бейте его! Бейте его!

Подбежали и стали колотить волка: кто коромыслом, кто ведром. Волк туда, волк сюда. Прыгал, прыгал, рванулся, оторвал себе хвост и пустился без оглядки. «Подожди, — думает, — уж я тебе, лисонька, отплачу!»

А лиса съела всю рыбку и захотела ещё чего-нибудь раздобыть. Забралась она в избу, где хозяйка блины поставила, да и попала головой в квашёнку. Залепило ей тестом и глаза, и уши. Выбралась лисица из избы — да поскорее в лес...

Бежит она, а навстречу ей волк.

— Так-то, — кричит, — ты меня научила в проруби рыбу ловить? Избили меня, исколотили, хвост мне оторвали!

— Эх, волчок, волчок! — говорит лиса. — У тебя только хвост оторвали, а мне всю голову разбили. Видишь: мозги выступили. Насилу плетусь!

— И то правда, — говорит волк. — Где уж тебе, лиса, идти! Садись на меня, я тебя довезу.

Лиса села волку на спину, он её и повёз.

Вот лиса едет на волке и потихоньку припевает:

— Битый небитого везёт! Битый небитого везёт!

— Что ты, лисонька, там говоришь? — спрашивает волк.

— Я, волчок, говорю: «Битый битого везёт».

— Так, лисонька, так!

Довёз волк лису до её норы, она соскочила, в нору юркнула и давай над волком смеяться-посмеиваться: — Нету у волка ни разума, ни толку!

Русская народная сказка в обработке О. Капицы «Петушок и бобовое зёрнышко»

Жили-были петушок и курочка. Петушок всё торопился, всё торопился, а курочка знай себе приговаривает: — Петя, не торопись, Петя, не торопись.

Клевал как-то петушок бобовые зёрнышки да второпях и подавился. Подавился, не дышит, не слышит, словно мёртвый лежит.

Перепугалась курочка, бросилась к хозяйке, кричит:

— Ох, хозяюшка, дай скорей маслица, петушку горлышко смазать: подавился петушок бобовым зёрнышком.

— Беги скорей к коровушке, проси у неё молока, а я ужо собью маслица.

Бросилась курочка к корове:

— Коровушка, голубушка, дай скорее молока, из молока хозяюшка собьёт маслица, маслицем смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком.

— Ступай скорее к хозяину, пусть он принесёт мне свежей травы.

Бежит курочка к хозяину:

— Хозяин! Хозяин! Дай скорее коровушке свежей травы, коровушка даст молочка, из молочка хозяюшка собьёт маслица, маслицем я смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком.

— Беги скорей к кузнецу за косой, — говорит хозяин.

Со всех ног бросилась курочка к кузнецу:

— Кузнец, кузнец, дай скорее хозяину хорошую косу. Хозяин даст коровушке травы, коровушка даст молока, хозяюшка даст мне маслица, я смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком.

Кузнец дал хозяину новую косу, хозяин дал коровушке свежей травы, коровушка дала молока, хозяюшка сбила масло, дала маслица курочке.

Смазала курочка петушку горлышко. Бобовое зёрнышко и проскочило. Петушок вскочил и во всё горло закричал: «Ку-ка-ре-ку!»

Русская народная сказка в обработке В. Даля «Привередница»

Жили-были муж да жена. Детей у них было всего двое — дочка Малашечка да сынок Ивашечка. Малашечке было годков десяток или поболе, а Ивашечке всего пошёл третий.

Отец и мать в детях души не чаяли и так уж избаловали! Коли дочери что наказать надо, то они не приказывают, а просят. А потом ублажать начнут:

— Мы-де тебе и того дадим и другого добудем!

А уж как Малашечка испривереднилась, так такой другой не то что на селе, чай, и в городе не было! Ты подай ей хлебца не то что пшеничного, а сдобненького, — на ржаной Малашечка и смотреть не хочет!

А испечёт мать пирог-ягодник, так Малашечка говорит:

— Кисел, давай медку!

Нечего делать, зачерпнёт мать на ложку мёду и весь на дочернин кусок ухнет. Сама же с мужем ест пирог без мёду: хоть они и с достатком были, а сами так сладко есть не могли.

Вот раз понадобилось им в город ехать, они и стали Малашечку ублажать, чтобы не шалила, за братом смотрела, а пуще всего, чтобы его из избы не пускала.

— А мы-де тебе за это пряников купим, да орехов калёных, да платочек на голову, да сарафанчик с дутыми пуговками. — Это мать говорила, а отец поддакивал.

Дочка же речи их в одно ухо впускала, а в другое выпускала.

Вот отец с матерью уехали. Пришли к ней подруги и стали звать посидеть на травке-муравке. Вспомнила было девочка родительский наказ, да подумала: «Не велика беда, коли выйдем на улицу!» А их изба была крайняя к лесу.

Подруги заманили её в лес с ребёнком — она села и стала брату веночки плесть. Подруги поманили её в коршуны поиграть, она пошла на минутку, да и заигралась целый час.

Вернулась к брату. Ой, брата нет, и местечко, где сидел, остыло, только травка помята.

Что делать? Бросилась к подругам, — та не знает, другая не видела. Взвыла Малашечка, побежала куда глаза глядят брата отыскивать: бежала, бежала, бежала, набежала в поле на печь.

— Печь, печурка! Не видала ли ты моего братца Ивашечку?

А печка ей говорит:

— Девочка-привередница, поешь моего ржаного хлеба, поешь, так скажу!

— Вот, стану я ржаной хлеб есть! Я у матушки да у батюшки и на пшеничный не гляжу!

— Эй, Малашечка, ешь хлеб, а пироги впереди! — сказала ей печь.

— Не видала ли, куда братец Ивашечка делся?

А яблоня в ответ:

— Девочка-привередница, поешь моего дикого, кислого яблочка — может статься, тогда и скажу!

— Вот, стану я кислицу есть! У моих батюшки да матушки садовых много — и то ем по выбору!

Покачала на неё яблоня кудрявой вершиной да и говорит:

— Давали голодной Маланье оладьи, а она говорит: «Испечены неладно!».

— Речка-река! Не видала ли ты братца моего Ивашечку?

А речка ей в ответ:

— А ну-ка, девочка-привередница, поешь наперёд моего овсяного киселька с молочком, тогда, быть может, дам весточку о брате.

— Стану я есть твой кисель с молоком! У моих у батюшки и у матушки и сливочки не в диво!

— Эх, — погрозилась на неё река, — не брезгай пить из ковша!

— Ёжик, ёжик, не видал ли ты моего братца?

А ёжик ей в ответ:

— Видел я, девочка, стаю серых гусей, пронесли они в лес на себе малого ребёнка в красной рубашечке.

— Ах, это-то и есть мой братец Ивашечка! — завопила девочка- привередница. — Ёжик, голубчик, скажи мне, куда они его пронесли?

Вот и стал ёж ей сказывать: что-де в этом дремучем лесу живёт Яга-Баба, в избушке на курьих ножках; в послугу наняла она себе серых гусей, и что она им прикажет, то гуси и делают.

И ну Малашечка ежа просить, ежа ласкать:

— Ёжик ты мой рябенький, ёжик игольчатый! Доведи меня до избушки на курьих ножках!

— Ладно, — сказал он и повёл Малашечку в самую чашу, а в чаще той все съедобные травы растут: кислица да борщовник, по деревьям седая ежевика вьётся, переплетается, за кусты цепляется, крупные ягодки на солнышке дозревают.

«Вот бы поесть!» — думает Малашечка, да уж до еды ли ей! Махнула на сизые плетенницы и побежала за ежом. Он привёл её к старой избушке на курьих ножках.

Малашечка заглянула в отворённую дверь и видит — в углу на лавке Баба-яга спит, а на прилавке Ивашечка сидит, цветочками играет.

Схватила она брата на руки да вон из избы!

А гуси-наёмники чутки. Сторожевой гусь вытянул шею, гагакнул, взмахнул крыльями, взлетел выше дремучего леса, глянул вокруг и видит, что Малашечка с братом бежит. Закричал, загоготал серый гусь, поднял всё стадо гусиное, а сам полетел к Бабе-яге докладывать. А Баба-яга — костяная нога так спит, что с неё пар валит, от храпа оконницы дрожат. Уж гусь ей в то ухо и в другое кричит — не слышит! Рассердился щипун, щипнул Ягу в самый нос. Вскочила Баба-яга, схватилась за нос, а серый гусь стал ей докладывать:

— Баба-яга — костяная нога! У нас дома неладно что-то сделалось, Ивашечку Малашечка домой несёт!

Тут Баба-яга как расходилась:

— Ах вы трутни, дармоеды, из чего я вас пою, кормлю! Вынь да положь, подайте мне брата с сестрой!

Полетели гуси вдогонку. Летят да друг с дружкою перекликаются. Заслышала Малашечка гусиный крик, подбежала к молочной реке, кисельным берегам, низенько ей поклонилась и говорит:

— Матушка река! Скрой, схорони ты меня от диких гусей!

А река ей в ответ:

Девочка-привередница, поешь наперёд моего овсяного киселя с молоком.

Устала голодная Малашечка, в охотку поела мужицкого киселя, припала к реке и всласть напилась молока. Вот река и говорит ей:

— Так-то вас, привередниц, голодом учить надо! Ну, теперь садись под бережок, я закрою тебя.

Малашечка села, река прикрыла её зелёным тростником; гуси налетели, покрутились над рекой, поискали брата с сестрой да с тем и полетели домой.

Рассердилась Яга пуще прежнего и прогнала их опять за детьми. Вот гуси летят вдогонку, летят да меж собой перекликаются, а Малашечка, заслыша их, прытче прежнего побежала. Вот подбежала к дикой яблоне и просит её:

— Матушка зелёная яблонька! Схорони, укрой меня от беды неминучей, от злых гусей!

А яблоня ей в ответ:

— А поешь моего самородного кислого яблочка, так, может статься, и спрячу тебя!

Нечего делать, принялась девочка-привередница дикое яблоко есть, и показался дичок голодной Малаше слаще наливного садового яблочка.

А кудрявая яблонька стоит да посмеивается:

— Вот так-то вас, причудниц, учить надо! Давеча не хотела и в рот взять, а теперь ешь над горсточкой!

Взяла яблонька, обняла ветвями брата с сестрой и посадила их в серёдочку, в самую густую листву.

Прилетели гуси, осмотрели яблоню — нет никого! Полетели ещё туда, сюда да с тем к Бабе-яге и вернулись.

Как завидела она их порожнем, закричала, затопала, завопила на весь лес:

— Вот я вас, трутней! Вот я вас, дармоедов! Все пёрышки ощиплю, на ветер пущу, самих живьём проглочу!

Испугались гуси, полетели назад за Ивашечкой и Малашечкой. Летят да жалобно друг с дружкой, передний с задним, перекликаются:

— Ту-та, ту-та? Ту-та не-ту!

Стемнело в поле, ничего не видать, негде и спрятаться, а дикие гуси всё ближе и ближе; а у девочки-привередницы ножки, ручки устали — еле плетётся.

Вот видит она — в поле та печь стоит, что её ржаным хлебом потчевала. Она к печи:

— Матушка печь, укрой меня с братом от Бабы-яги!

— То-то, девочка, слушаться бы тебе отца-матери, в лес не ходить, брата не брать, сидеть дома да есть, что отец с матерью едят! А то «варёного не ем, печёного не хочу, а жареного и на дух не надо!»

Вот Малашечка стала печку упрашивать, умаливать: вперёд-де таково не буду!

— Ну, посмотрю я. Пока поешь моего ржаного хлебца!

С радостью схватила его Малашечка и ну есть да братца кормить!

—Такого-то хлебца я отроду не видала — словно пряник-коврижка!

А печка, смеючись, говорит:

— Голодному и ржаной хлеб за пряник идёт, а сытому и коврижка вяземская не сладка! Ну, полезай теперь в устье — сказала печь, — да заслонись заслоном.

Вот Малашечка скоренько села в печь, затворилась заслоном, сидит и слушает, как гуси всё ближе подлетают, жалобно друг дружку спрашивают:

— Ту-та, ту-та? Ту-та не-ту!

Вот полетали они вокруг печки. Не нашел Малашечки, опустились на землю и стали промеж себя говорить: что им делать? Домой ворочаться нельзя: хозяйка их живьём съест. Здесь остаться также не можно: она велит их всех перестрелять.

— Разве вот что, братья, — сказал передовой вожак, — вернёмся домой, в тёплые земли, туда Бабе-яге доступа нет!

Гуси согласились, снялись с земли и полетели далеко-далеко, за синие моря.

Отдохнувши, Малашечка схватила братца и побежала домой, а дома отец с матерью всё село исходили, каждого встречного и поперечного о детях спрашивали; никто ничего не знает, лишь только пастух сказывал, что ребята в лесу играли.

Побрели отец с матерью в лес да подле села на Малашечку с Ивашечкой и наткнулись.

Тут Малашечка во всём отцу с матерью повинилась, про всё рассказала и обещала вперёд слушаться, не перечить, не привередничать, а есть, что другие едят.

Как сказала, так и сделала, а затем и сказке конец.

Русская народная сказка в обработке М. Горького «Про Иванушку-дурачка»

Жил-был Иванушка-дурачок, собою красавец, а что ни сделает, всё у него смешно выходит — не так, как у людей. Нанял его в работники один мужик, а сам с женой собрался в город; жена и говорит Иванушке:

— Останешься ты с детьми, гляди за ними, накорми их!

— А чем? — спрашивает Иванушка.

— Возьми воды, муки, картошки, покроши да свари — будет похлёбка!

Мужик приказывает:

— Дверь стереги, чтобы дети в лес не убежали!

Уехал мужик с женой. Иванушка влез на полати, разбудил детей, стащил их на пол, сам сел сзади их и говорит:

— Ну вот, я гляжу за вами!

Посидели дети некоторое время на полу — запросили есть. Иванушка втащил в избу кадку воды, насыпал в неё полмешка муки, меру картошки, разболтал всё коромыслом и думает вслух:

— А кого крошить надо?

Услыхали дети — испугались:

— Он, пожалуй, нас искрошит!

И тихонько убежали вон из избы. Иванушка посмотрел вслед им, почесал затылок, соображает:

— Как же я теперь глядеть за ними буду? Да ещё дверь надо стеречь, чтобы она не убежала!

Заглянул в кадушку и говорит:

— Варись, похлёбка, а я пойду за детьми глядеть!

Снял дверь с петель, взвалил её себе на плечи и пошёл в лес. Вдруг навстречу ему Медведь шагает — удивился, рычит:

— Эй, ты, зачем дерево в лес несёшь?

Рассказал ему Иванушка, что с ним случилось. Медведь сел на задние лапы и хохочет:

— Экой ты дурачок! Вот я тебя съем за это?

А Иванушка говорит:

— Ты лучше детей съешь, чтоб они в другой раз отца-матери слушались, в лес не бегали!

Медведь ещё сильней смеётся, так и катается по земле со смеху.

— Никогда такого глупого не видал? Пойдём, я тебя жене своей покажу!

Повёл его к себе в берлогу. Иванушка идёт, дверью за сосны задевает.

— Да брось ты её! — говорит Медведь.

— Нет, я своему слову верен: обещал стеречь, так уж устерегу!

Пришли в берлогу. Медведь говорит жене:

— Гляди, Маша, какого я тебе дурачка привёл! Смехота!

А Иванушка спрашивает Медведицу:

— Тётя, не видала ребятишек?

— Мои — дома, спят.

— Ну-ка, покажи, не мои ли это?

Показала ему Медведица трёх медвежат; он говорит:

— Не эти, у меня двое было.

Тут и Медведица видит, что он глупенький, тоже смеётся:

— Да ведь у тебя человечьи дети были!

— Ну да, — сказал Иванушка, — разберёшь их, маленьких-то, какие чьи!

— Вот забавный! — удивилась Медведица и говорит мужу:

— Михаиле Потапыч, не станем его есть, пусть он у нас в работниках живёт!

— Ладно, — согласился Медведь, — он хоть и человек, да уж больно безобидный! Дала Медведица Иванушке лукошко, приказывает:

— Поди-ка, набери малины лесной. Детишки проснутся, я их вкусненьким угощу!

—Ладно, это я могу! — сказал Иванушка. — А вы дверь постерегите!

Пошёл Иванушка в лесной малинник, набрал малины полное лукошко, сам досыта наелся, идёт назад к Медведям и поёт во всё горло:

Эх, как неловки

Божии коровки!

То ли дело — муравьи

Или ящерицы!

Пришёл в берлогу, кричит:

— Вот она, малина!

Медвежата подбежали к лукошку, рычат, толкают друг друга, кувыркаются — очень рады!

А Иванушка, глядя на них, говорит:

— Эх-ма, жаль, что я не медведь, а то и у меня дети были бы!

Медведь с женой хохочут.

— Ой, батюшки мои! — рычит Медведь. — Да с ним жить нельзя — со смеху помрёшь!

— Вот что, — говорит Иванушка, — вы тут постерегите дверь, а я пойду ребятишек искать, не то хозяин задаст мне!

А Медведица просит мужа:

— Миша, ты бы помог ему.

— Надо помочь, — согласился Медведь, — уж очень он смешной!

Пошёл Медведь с Иванушкой лесными тропами, идут — разговаривают по-приятельски.

— Ну и глупый же ты! — удивляется Медведь. А Иванушка спрашивает его:

— А ты — умный?

— Не знаю.

— И я не знаю. Ты — злой?

— Нет, зачем?

— А по-моему — кто зол, тот и глуп. Я вот тоже не злой. Стало быть, оба мы с тобой не дураки будем!

— Ишь ты, как вывел! — удивился Медведь. Вдруг — видят: сидят под кустом двое детей, уснули. Медведь спрашивает:

— Это твои, что ли?

— Не знаю, — говорит Иванушка, — надо спросить. Мои есть хотели. Разбудили детей, спрашивают:

— Хотите есть? Те кричат:

— Давно хотим!

— Ну, — сказал Иванушка, — значит, это и есть мои! Теперь я поведу их в деревню, а ты, дядя, принеси, пожалуйста, дверь, а то самому мне некогда, мне ещё надобно похлёбку варить!

— Уж ладно! — сказал Медведь — принесу!

Идёт Иванушка сзади детей, смотрит за ними в землю, как ему приказано, а сам поёт:

Эх, вот так чудеса!

Жуки ловят зайца,

Под кустом сидит лиса,

Очень удивляется!

Пришёл в избу, а уж хозяева из города воротились. Видят: посреди избы кадушка стоит, доверху водой налита, картошкой насыпана да мукой, детей нет, дверь тоже пропала — сели они на лавку и плачут горько.

— О чём плачете? — спросил их Иванушка.

Тут увидели они детей, обрадовались, обнимают их, а Иванушку спрашивают, показывая на его стряпню в кадке:

— Это чего ты наделал?

— Похлёбку!

— Да разве так надо?

— А я почём знаю — как?

— А дверь куда девалась?

— Сейчас её принесут, — вот она!

Выглянули хозяева в окно, а по улице идёт Медведь, дверь тащит, народ от него во все стороны бежит, на крыши лезет, на деревья; собаки испугались — завязли со страху в плетнях, под воротами; только один рыжий петух храбро стоит среди улицы и кричит на Медведя:

— Кину в реку-у!..

Русская народная сказка в обработке А. Толстого «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка»

Жили-были старик да старуха, у них была дочка Алёнушка да сынок Иванушка.

Старик со старухой умерли. Остались Алёнушка да Иванушка одни-одинёшеньки.

Пошла Алёнушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.

— Сестрица Алёнушка, я пить хочу!

— Подожди, братец, дойдём до колодца.

Шли-шли — солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает.

Стоит коровье копытце полно водицы.

— Сестрица Алёнушка, хлебну я из копытца!

— Не пей, братец, телёночком станешь! Братец послушался, пошли дальше.

Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.

— Сестрица Алёнушка, напьюсь я из копытца!

— Не пей, братец, жеребёночком станешь! Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.

Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце полно водицы. Иванушка говорит:

— Сестрица Алёнушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!

— Не пей, братец, козлёночком станешь!

Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца.

Напился и стал козлёночком...

Зовёт Алёнушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козлёночек.

Залилась Алёнушка слезами, села под стожок — плачет, а козлёночек возле неё скачет.

В ту пору ехал мимо купец:

— О чём, красная девица, плачешь?

Рассказала ему Алёнушка про свою беду

Купец ей говорит:

— Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козлёночек будет жить с нами.

Алёнушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.

Стали они жить-поживать, и козлёночек с ними живёт, ест-пьёт с Алёнушкой из одной чашки.

Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Алёнушкино окошко и так-то ласково начала звать её купаться на реку.

Привела ведьма Алёнушку на реку. Кинулась на неё, привязала Алёнушке на шею камень и бросила в воду.

А сама оборотилась Алёнушкой, нарядилась в её платье и пришла в её хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся — и тот не распознал.

Одному козлёночку всё было ведомо. Повесил он голову, не пьёт, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовёт:

Алёнушка, сестрица моя!..

Выплынь, выплынь на бережок...

Узнала об этом ведьма и стала просить мужа — зарежь да зарежь козлёнка...

Купцу жалко было козлёночка, привык он к нему. А ведьма так пристаёт, так упрашивает, — делать нечего, купец согласился:

— Ну, зарежь его...

Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.

Козлёночек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:

— Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.

— Ну, сходи.

Побежал козлёночек на речку, стал на берегу и жалобнёхонько закричал:

Алёнушка, сестрица моя!

Выплынь, выплынь на бережок.

Костры горят высокие,

Котлы кипят чугунные,

Ножи точат булатные,

Хотят меня зарезати!

Алёнушка из реки ему отвечает:

Ах, братец мой Иванушка!

Тяжёл камень на дно тянет,

Шёлкова трава ноги спутала,

Жёлты пески на груди легли.

А ведьма ищет козлёночка, не может найти и посылает слугу: — Пойди найди козлёнка, приведи его ко мне. Пошёл слуга на реку и видит: по берегу бегает козлёночек и жалобнёхонько зовёт:

Алёнушка, сестрица моя!

Выплынь, выплынь на бережок.

Костры горят высокие,

Котлы кипят чугунные,

Ножи точат булатные,

Хотят меня зарезати!

А из реки ему отвечают:

Ах, братец мой Иванушка!

Тяжёл камень на дно тянет,

Шёлкова трава ноги спутала,

Жёлты пески на груди легли.

Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шёлковые и вытащили Алёнушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули её в ключевую воду, одели её в нарядное платье. Алёнушка ожила и стала краше, чем была.

А козлёночек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.

Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.

Сказки — поэтические рассказы о необыкновенных событиях и приключения, с участием вымышленных персонажей. В современном русском языке понятие слова «сказка» приобрело свое значение с 17 века. До того момента в этом значение предположительно применялось слово «басня ».

Одной из основных особенностью сказки является то, что в её основе всегда находится придуманная история, со счастливым концом, где добро побеждает зло. В рассказах заложен определенный намек, который дает возможность ребенку учиться распознавать добро и зло, постигать жизнь на наглядных примерах.

Детские сказки читать онлайн

Чтение сказок — один из основных и важных этапов на пути вашего ребенка в жизнь. Разнообразные истории дают понять, что мир вокруг нас достаточно противоречив и не предсказуем. Слушая рассказы о приключениях главных героях, дети учатся ценить любовь, честность, дружбу и доброту.

Читать сказки полезно не только детям. Повзрослев, мы забываем, что в конце всегда добро побеждает зло, что все невзгоды нипочем, а прекрасная принцесса ждет своего принца на белом коне. Подарить чуточку хорошего настроения и окунутся в сказочный мир достаточно просто!

Подборка сказок для детей старшего дошкольного возраста

Александр Пушкин

У лукоморья дуб зелёный;

Златая цепь на дубе том:

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом;

Идёт направо — песнь заводит,

Налево — сказки говорит.

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей;

Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой,

И тридцать витязей прекрасных

Чредой из вод выходят ясных,

И с ними дядька их морской;

Там королевич мимоходом

Пленяет грозного царя;

Там в облаках перед народом

Через леса, через моря

Колдун несёт богатыря;

В темнице там девица тужит,

А серый волк ей верно служит;

Там ступа с Бабою Ягой

Идёт, бредёт сама собой;

Там царь Кощей над златом чахнет;

Там русский дух... там Русью пахнет!

И я там был, и мёд я пил;

У моря видел дуб зелёный;

Под ним сидел, и кот учёный

Свои мне сказки говорил...

Заяц-хваста

Жил-был заяц в лесу. Летом ему было хорошо, а зимой плохо — приходилось к крестьянам на гумно (гумно — место, где обмолачивают зерно) ходить овёс воровать.

Приходит он к одному крестьянину на гумно, а тут уж стадо зайцев. Вот он и начал им хвастать:

— У меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи — я никого не боюсь.

Зайцы и рассказали тётке вороне про этого хвасту. Тётка ворона пошла хвасту разыскивать и нашла его под корягой.

Заяц испугался:

— Тётка ворона, я больше не буду хвастать!

— А как ты хвастал?

— У меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи.

Вот она его маленько и потрепала:

— Боле не хвастай!

Раз сидела ворона на заборе, собаки её подхватили и давай мять, а заяц это увидел и думает: «Как бы вороне помочь?»

Выскочил на горочку и сел. Собаки увидали зайца, бросили ворону — и за ним, а ворона опять на забор. А заяц от собак ушёл.

Немного погодя ворона опять встретила этого зайца и говорит ему:

— Вот ты молодец: не хваста, а храбрец!

Царевна-лягушка

В старые годы у одного царя было три сына. Вот когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:

— Сынки мои любезные, покуда я ещё не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат.

Сыновья отцу отвечают:

— Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?

— Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша.

Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили.

У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла её купеческая дочь.

А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела, сам не знает куда. Вот он шёл, шёл, дошёл до болота, видит — сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей:

— Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу.

А лягушка ему отвечает:

— Возьми меня замуж!

— Что ты, как я возьму себе в жёны лягушку?

— Бери, знать, судьба твоя такая.

Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принёс домой.

Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, среднего — на купеческой, а несчастного Ивана-царевича — на лягушке.

Вот царь позвал сыновей:

— Хочу посмотреть, которая из ваших жён лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке.

Сыновья поклонились отцу и пошли.

Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его:

— Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое?

— Батюшка велел тебе к завтрему рубашку ему сшить.

Лягушка отвечает:

— Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее.

Иван-царевич лёг спать, а лягушка прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке не расскажешь.

Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула:

— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки.

Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять по полу скачет, а уж рубашка лежит на столе, завёрнута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понёс к отцу.

Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял её и сказал:

— Эту рубашку в чёрной избе носить.

Средний сын развернул рубашку, царь сказал:

— В ней только в баню ходить.

Иван-царевич развернул рубашку, изукрашенную златом-серебром, хитрыми узорами. Царь только взглянул:

— Ну, вот это рубашка — в праздник её надевать.

Пошли братья по домам — те двое — и судят между собой:

— Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитра (хИтра — колдунья).

Царь опять позвал сыновей:

— Пускай ваши жёны испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает.

Иван-царевич голову повесил, пришёл домой. Лягушка его спрашивает:

— Что закручинился?

Он отвечает:

— Надо к завтрему испечь царю хлеб.

— Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренее.

А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку посмотреть, как лягушка будет печь хлеб.

Лягушка хитра, она это смекнула. Замесила квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам, всё рассказала, и те так же стали делать.

А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, ударила в ладоши:

— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела.

Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами.

Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку (полотенце), понёс к отцу. А царь в то время принимал хлебы от больших сыновей. Их жёны-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь.

Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал:

— Вот это хлеб, только в праздник его есть.

И приказал царь трём своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с жёнами.

Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу скачет:

— Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое?

— Лягушка, лягушка, как мне не горевать? Батюшка наказал, чтобы я пришёл с тобой на пир, а как я тебя людям покажу?

Лягушка отвечает:

— Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: «Это моя лягушонка в короб- чонке едет».

Иван-царевич и пошёл один.

Вот старшие братья приехали с жёнами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурмлёнными. Стоят да над Иваном-царевичем смеются:

— Что же ты без жены пришёл? Хоть бы в платочке её принёс. Где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил.

Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные — пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрясся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван- царевич говорит:

— Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка в коробчонке приехала.

Подлетела к царскому крыльцу золочёная карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье — частые звёзды, на голове — месяц ясный, такая красавица — ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Берёт она Ивана-царе- вича за руку и ведёт за столы дубовые, за скатерти браные.

Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки за правый рукав бросила.

Жёны болыиих-то царевичей увидали её хитрости и давай то же делать.

Попили, поели, настал черёд плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана- царевича и пошла. Уж она плясала-плясала, вертелась-вертелась — всем на диво. Махнула левым рукавом — вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.

А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом — только гостей забрызгали, махнули другим — только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток.

В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашёл там лягушечью кожу и бросил её в печь, сжёг на огне.

Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась — нет лягушечьей кожи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу:

— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты ещё только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного...

Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал-поплакал, поклонился на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят — искать жену, Василису Премудрую. Шёл он близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истёр, шапчонку дождик иссёк.

Попадается ему навстречу старый старичок:

— Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь?

Иван-царевич рассказал ему про своё несчастье. Старый старичок говорит ему:

— Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе её было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась. Он за то осерчал на неё и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело.

Иван-царевич поблагодарил старого старичка и пошёл за клубочком. Клубок катится, он за ним идёт. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом:

— Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь тебе пригожусь.

Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошёл дальше. Глядь, летит над ним селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом:

— Не бей меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.

Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом:

— Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.

— Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море!

— Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом.

Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпиче, лежит баба-яга костяная нога, зубы — на полке, а нос в потолок врос.

— Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? — говорит ему баба-яга.— Дело пытаешь или от дела лытаешь?

Иван-царевич ей отвечает:

— Ах ты старая хрычовка, ты бы меня прежде напоила, накормила, в бане выпарила, тогда бы и спрашивала.

Баба-яга его в бане выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.

— Знаю, знаю,— говорит ему баба- яга,— твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно её будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный, как свой глаз, бережёт.

Иван-царевич у бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растёт высокий дуб.

Долго ли, коротко ли, дошёл туда Иван-царевич, видит — стоит, шумит высокий дуб, на нём каменный сундук, а достать его трудно.

Вдруг, откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц — и наутёк во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на неё селезень кинулся, как ударит её — утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море...

Тут Иван-царевич залился горькими слезами — где же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у неё конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьётся, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею помереть.

Иван-царевич пошёл в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Василисой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.

Хаврошечка

Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.

К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли её эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткёт, она и прядёт, она и прибирает, она и за всё отвечает.

А были у её хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя Двуглазка, а меньшая Триглазка.

Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала — и слова доброго никогда не слыхала.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать.

— Коровушка-матушка! Меня бьют- журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.

А коровушка ей в ответ:

— Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — всё будет сработано.

Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого — всё готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано.

Отнесёт она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке ещё больше работы задаст.

Хаврошечка опять придёт к коровушке, обнимет её, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмёт, принесёт хозяйке.

Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:

— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает?

Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает:

— Спи, глазок, спи, глазок!

Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка всё наткала, и побелила, и в трубы скатала.

Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь — Двуглазку:

— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает.

Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:

— Спи, глазок, спи, другой!

Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка всё спала.

Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь — Триглазку, а сироте ещё больше работы задала.

Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.

Хаврошечка поёт:

— Спи, глазок, спи, другой!

А о третьем глазке и забыла.

Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и всё видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала.

Триглазка вернулась домой и матери всё рассказала.

Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу.

— Режь рябую корову!

Старик и так и сяк:

— Что ты, старуха, в уме ли? Корова молодая, хорошая!

— Режь, да и только!

Делать нечего. Стал точить старик ножик.

Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:

— Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.

А коровушка ей отвечает:

— А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.

Старик зарезал коровушку. Хаврошечка всё сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса её в рот не брала, косточки её зарыла и каждый день в саду поливала.

И выросла из них яблонька, да какая! — яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — заглядывается.

Много ли времени прошло, мало ли,— Одноглазка, Двуглазка, и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек — богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:

— Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесёт, та за меня замуж пойдёт.

Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.

А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.

Сёстры хотели их сбить — листья глаза засыпают, хотели сорвать — сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка — веточки к ней приклонились, и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.

Сивка-бурка

Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий — Иванушка-дурачок; день и ночь дурачок на печи.

Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился кто-то по ночам ту пшеницу топтать и поедать.

Вот старик и говорит детям:

— Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую ночь, поочерёдно: поймайте мне вора!

Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать: забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит домой и говорит:

— Всю ночь не спал, иззяб, а вора не видал.

На вторую ночь пошёл средний сын и также проспал всю ночку на сеновале.

На третью ночь приходит черёд Ивану идти. Взял он аркан и пошёл. Пришёл на межу и сел на камень: сидит, не спит, вора дожидается. В самую полночь прискакал на пшеницу разношёрстный конь: одна шерстинка золотая, другая — серебряная; бежит — земля дрожит, из ноздрей дым столбом валит, из очей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.

Подкрался Иван на четвереньках к коню и разом накинул на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было! Иван упёрся, аркан шею давит. И стал тут конь Ивана молить:

— Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую сослужу службу.

— Хорошо,— отвечает Иванушка,— да как я потом тебя найду?

— Выйди за околицу,— говорит конь,— свистни три раза и крикни три раза: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной как лист перед травой!» — я тут и буду!

Отпустил коня Иван и взял с него слово — пшеницу больше не есть и не топтать.

Пришёл Иванушка домой. Спрашивают братья:

— Ну что, дурак, видел вора?

Говорит Иванушка:

— Поймал я разношёрстного коня, пообещал он больше не ходить в пшеницу — вот я его и отпустил.

Посмеялись вволю братья над дураком, но только уж с этой ночи никто пшеницу не трогал.

Скоро после этого стали по деревням и городам царские глашатаи ходить и клич кликать:

— Собирайтесь, бояре и дворяне, купцы и мещане, и простые крестьяне, все к царю на праздник, на три дня; берите с собой лучших коней, и кто на своём коне до царевнина терема доскочит и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст.

Стали собираться на праздник и Иванушкины братья: не то, чтобы уж самим скакать, а хоть на других посмотреть.

Просится и Иванушка с ними. Говорят ему братья:

— Куда тебе, дурак: людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.

Уехали братья. Взял Иванушка у невесток лукошко и пошёл грибы собирать.

Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул три раза:

Конь бежит, земля дрожит, из очей пламя, из ноздрей дым столбом валит; прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.

Говорит конь Ивану:

— Влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай.

Влез Иванушка коню в правое ухо, в левое вылез — и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать. Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю.

Прискакал на площадь перед дворцом, видит — народу видимо-невидимо, а в высоком терему, у окна, царевна сидит, на руке перстень — цены нет, собой — красавица из красавиц.

Никто до неё скакать и не думает: никому нет охоты шею ломать. Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам: осерчал конь, прыгнул — только на три бревна до царевнина окна не допрыгнул. Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад; братья его нескоро посторонились, так он их шёлковой плёткой хлестнул.

Кричит народ: «Держи! Держи его!» — а Иванушкин уж и след простыл.

Выехал Иван из города, слез с коня, влез ему в левое ухо, в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня. Набрал лукошко мухоморов, принёс домой и говорит:

— Вот вам, хозяюшки, грибков!

Рассердились тут невестки на Ивана:

— Что ты, дурак, за грибы принёс? Разве тебе одному их есть!

Усмехнулся Иван и опять залёг на печь.

Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели, а Иванушка лежит на печи да посмеивается.

На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошёл за грибами.

Вышел он в поле, свистнул, крикнул- гаркнул:

— Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной как лист перед травой!

Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вкопанный. Перерядился опять Иван и поскакал на площадь.

Видит, на площади народу ещё больше прежнего: все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает — кому охота шею ломать?!

Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам: осердился конь, прыгнул — и только на два бревна до царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ускакал.

Приходят братья домой, а Иванушка уж на печи лежит, слушает, что братья рассказывают, и посмеивается...

На третий день опять братья поехали на праздник, прискакал и Иванушка.

Стегнул он своего коня плёткой. Рассердился конь пуще прежнего: прыгнул — и достал до окна.

Иванушка поцеловал царевну в сахарные уста, схватил с её пальца дорогой перстень, повернул коня и ускакал.

Тут уж и царь, и царевна стали кричать:

— Держи! Держи его!

А Иванушкин след простыл.

Пришёл Иванушка домой: одна рука тряпкой обмотана.

— Что это у тебя такое? — спрашивают Ивана невестки.

— Да вот,— говорит Иван,— грибы искал да сучком накололся.

И полез Иван на печь.

Пришли братья, стали рассказывать, что и как было, а Иванушке на печи захотелось на перстень посмотреть: как приподнял он тряпку — избу всю так и осияло.

Крикнули на него братья:

— Перестань, дурак, с огнём баловать! Ещё избу сожжёшь!

Дня через три идёт от царя клич: чтобы весь народ, сколько ни есть в его царстве, собирался на пир к нему и чтобы никто не смел дома оставаться, а кто царским пиром побрезгает — тому голову с плеч!

Нечего тут делать: пошёл на пир старик со всей семьёй. Пришли, за столы дубовые уселись, пьют, едят, разговоры разговаривают.

В конце пира стала царевна мёдом из своих рук гостей обносить. Обошла всех. Подходит к Иванушке последнему, а на дураке-то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука грязной тряпкой завязана.

— Зачем это у тебя, молодец, рука обвязана? — спрашивает царевна.— Развяжи-ка!

Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень — так всех и осиял. Взяла тогда царевна дурака за руку и повела к отцу.

— Вот, батюшка, мой суженый!

Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в царское платье, и стал он таким молодцом, что отец и братья глядят — и глазам своим не верят.

Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир на весь мир.

Я там был, мёд, вино пил, по усам текло, а в рот не попало.

Никита Кожемяка

В старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народа из Киева потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел её, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлёт её домой. Собачонка записочку отнесёт и ответ принесёт.

Вот раз царь и царица пишут царевне: узнай-де от змея, кто его сильней.

Стала царевна от змея допытываться и допыталась.

— Есть,— говорит змей,— в Киеве Никита Кожемяка — тот меня сильней.

Как ушёл змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка, он один сильнее змея. Пошлите Никиту меня из неволи выручить.

Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошёл его просить выручить их дочку из тяжёлой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидел Никита царя — испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошёл.

Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот — осиротил их лютый змей — и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слёзы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил её смолою, весь пенькою обмотался и пошёл.

Подходит Никита к змеиной берлоге, а змей заперся, брёвнами завалился и к нему не выходит.

— Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу! — сказал Кожемяка и стал уже брёвна руками разбрасывать.

Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле.

Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту:

— Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобой никого на свете нет. Разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я — в другой.

— Хорошо, — сказал Никита.— Надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было.

Сделал Никита соху в триста пудов, запряг в неё змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда две сажени с четвертью. Провёл Никита борозду от Киева до самого Чёрного моря и говорит змею:

— Землю мы разделили — теперь давай море делить, чтобы о воде промеж нас спору не вышло.

Стали воду делить — вогнал Никита змея в Чёрное море да там его и утопил.

Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.

Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна: стоит она валом сажени на две высотою. Кругом мужички пашут, а борозды не распахивают: оставляют её на память о Никите Кожемяке.

Константин Ушинский " Умей обождать"

Жили-были брат и сестра, петушок да курочка. Побежал петушок в сад и стал клевать зеленёхонькую смородину, а курочка и говорит ему: «Не ешь, Петя! Обожди, пока смородина поспеет». Петушок не послушался, клевал да клевал и наклевался так, что насилу домой добрёл. «Ох,— кричит петушок,— беда моя! Больно, сестрица, больно!» Напоила курочка петушка мятой, приложила горчичник — и прошло.

Выздоровел петушок и пошёл в поле; бегал, прыгал, разогрелся, вспотел и побежал к ручью пить холодную воду, а курочка ему кричит: «Не пей, Петя, обожди, пока простынешь».

Не послушался петушок, напился холодной воды — и тут же стала бить его лихорадка: насилу курочка домой довела. Побежала курочка за доктором, прописал доктор Пете горького лекарства, и долго пролежал петушок в постели.

Выздоровел петушок к зиме и видит, что речка ледком покрылась; захотелось петушку на коньках покататься, а курочка и говорит ему: «Ох, обожди, Петя! Дай реке совсем замёрзнуть, теперь ещё лёд очень тонок, утонешь». Не послушался петушок сестры: покатился по льду; лёд проломился, и петушок — бултых в воду! Только петушка и видели.

Александр Пушкин

Ветер весело шумит,

Судно весело бежит

Мимо острова Буяна,

К царству славного Салтана,

И знакомая страна

Вот уж издали видна.

Вот на берег вышли гости.

Царь Салтан зовёт их в гости...

Гости видят: во дворце

Царь сидит в своём венце,

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Около царя сидят,

Четырьмя все три глядят.

Царь Салтан гостей сажает

За свой стол и вопрошает:

«Ой вы, гости-господа,

Долго ль ездили? куда?

Ладно ль за морем иль худо?

И какое в свете чудо?»

Корабельщики в ответ:

«Мы объехали весь свет;

За морем житьё не худо,

В свете ж вот какое чудо:

Остров на море лежит,

Град на острове стоит,

С златоглавыми церквами,

С теремами и садами;

Ель растёт перед дворцом,

А под ней хрустальный дом:

Белка в нём живёт ручная,

Да чудесница какая!

Белка песенки поёт

Да орешки всё грызет;

А орешки не простые,

Скорлупы-то золотые,

Ядра — чистый изумруд;

Белку холят, берегут.

Там ещё другое диво:

Море вздуется бурливо,

Закипит, подымет вой,

Хлынет на берег пустой,

Расплеснётся в скором беге,

И очутятся на бреге,

В чешуе, как жар горя,

Тридцать три богатыря,

Все красавцы удалые,

Великаны молодые,

Все равны, как на подбор —

С ними дядька Черномор.

И той стражи нет надежней,

Ни храбрее, ни прилежней.

А у князя жёнка есть,

Что не можно глаз отвесть:

Днём свет божий затмевает,

Ночью землю освещает;

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит.

Князь Гвидон тот город правит,

Всяк его усердно славит;

Он прислал тебе поклон,

Да тебе пеняет он:

К нам-де в гости обещался,

А доселе не собрался».

Николай Телешов "Крупеничка"

У воеводы Всеслава была единственная дочь по имени Крупеничка. Шли год за годом — и из русой девочки с голубыми глазами обратилась Крупеничка в редкостную красавицу. Стали подумывать родители, за кого отдать её замуж. Выдавать на чужую сторону они и думать не хотели и выбирали такого зятя, чтобы жить всем вместе и никогда не расставаться с дочерью.

Слава о дивной красавице далеко разносилась вокруг, и Всеслав этим очень гордился. Но старая мамушка Варварушка боялась такой славы и всегда сердилась, когда её расспрашивали о красоте Крупенички.

— Никакой красавицы у нас нет! — ворчала она.— Вон у соседей, у тех, правда, красавицы дочери. А у нас — девица как девица: таких везде много, как наша.

А сама налюбоваться и наглядеться не могла на свою Крупеничку. Знала, что красивей её никого нет; и красивее нет, и добрей, и милей нет. Старые и молодые, бедные и богатые, свои и чужие — все любили Крупеничку за её доброе сердце. В народе даже песенка про неё сложилась:

Крупеничка, красная девица,

Голубка ты наша, радость-сердце,

Живи, цвети, молодейся и

Будь всем добрым людям на радость.

Летела, летела слава о красоте Крупенички и долетела до татарского становища, до военачальника Талантая.

— Гой вы, храбрые воины, удалые наездники! Покажите-ка мне, что за красавица такая у воеводы Всеслава дочка его Крупеничка! — сказал Талантай.— Не годится ли она в жёны нашему хану?

Сели тогда на коней три наездника, надели на себя халаты: один — зелёный, точно трава, другой — серый, точно дорога лесная, третий — коричневый, как стволы сосен, прищурили хитрые глаза, улыбнулись друг другу одними углами губ, задорно встряхнули бритыми головами в мохнатых шапках и поехали-поскакали с молодецкими криками. А через несколько дней вернулись и привезли с собой Талантаю для хана своего подарок: дивную красавицу — Крупеничку.

Шла она с мамушкой Варварушкой купаться в озере, а в лесу, как нарочно, ягодка за ягодкой спелая земляника так и заманивает глубже в чащу. А мамушка всё рассказывает ей про одолень-траву, что растёт белыми звёздами среди озера: надобно собрать этой одолень-травы и в пояс зашить, и тогда с человеком никакой беды не случится: одолень-трава всякую беду отведёт. И вскрикнуть обе они не успели, как поднялась вдруг перед ними столбом серая пыль с тропинки, с одной стороны сорвался с места сосновый пень лесной и бросился им под ноги, а с другой стороны прыгнул на них зелёный куст. Подхватили они Крупеничку — и увидала тут мамушка Варварушка, что это был за зелёный куст; вцепилась она в него что было силы, но хитро извернулся татарин и выскользнул из своей одежды, злодей. Варварушка так и повалилась на землю с зелёным халатом в руках. А что было дальше, она не знала, не ведала, точно затмился с горя её рассудок. Сидит она целыми днями на берегу озера, глядит на простор воды да всё приговаривает:

— Одолень-трава! Одолей ты мне горы высокие, долы низкие, озёра синие, берега крутые, леса дремучие, дай ты мне, одолень-трава, увидеть мою милую Крупеничку!

Сидела она как-то над озером да выла и плакала, как вдруг подошёл к ней прохожий старичок, низенький, тоненький, с белой бородкой, с сумочкой за плечами, и говорит Варварушке:

— Иду я в дальнюю сторону басурманскую. Не снести ль кому от тебя поклон?

Обрадовалась Варварушка, бросилась с плачем старичку в ноги и опять заголосила как безумная:

— Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лихо бы на нас не думали, дурно бы нам не делали. Верни, старичок, мне мою Крупеничку!

Выслушал старичок и ласково ответил:

— Коли так. будь же ты мне верной спутницей и помощницей! — сказал он мамушке и взмахнул рукавом над её головою.

И тотчас Варварушка обратилась в дорожный посох. С ним и пошёл старичок, опираясь, где трудно, раздвигая им в чащах кустарник, а в селениях отмахиваясь им от собак.

Шёл-шёл старичок и пришёл в татарское становище, где жил Талантай и где снаряжали сейчас караван для отсылки хану драгоценных подарков. Отсылали золото и меха, самоцветные камни и снаряжали в путь-дорогу красавиц невольниц. Среди них была и Крупеничка.

Остановился старичок возле дороги, по которой пойдёт караван, развернул свой узелок и начал раскладывать для продажи разные сласти — тут у него и мёд, и пряники, и орехи. Огляделся он по сторонам — нет ли кого, поднял над головой и бросил оземь свой посох дорожный, потом взмахнул над ним рукавом — и вместо посоха поднялась с травы и стоит перед ним мамушка Варварушка.

— Ну, теперь, мамушка, не зевай,— сказал старичок. — Гляди во все глаза на дорогу: на неё вскоре упадёт малое зёрнышко. Как упадёт, бери его скорей, зажимай в руку и береги, покуда домой не вернёмся. Смотри не потеряй зернышка, коль мила тебе твоя Крупеничка.

Вот тронулся караван из становища; проходит он по дороге мимо старичка, а тот на лужайке сидит, разложил вокруг себя сласти и приветливо покрикивает:

— Кушайте, красавицы, соты медовые, пряники душистые, орехи калёные!

И мамушка Варварушка ему поддакивает:

— Кушайте, красавицы: веселее будете, румянее станете!

Увидели их татары, велели сейчас же сластями красавиц попотчевать, и старики понесли им своё угощение.

— Кушайте, кушайте на здоровье!

Обступили их девушки; одни весело посмеиваются, другие молча глядят, третьи печалятся, отворачиваются.

— Кушайте, девицы, кушайте, красавицы!

Ещё издали увидала Крупеничка свою мамушку Варварушку. Сердце так в груди и запрыгало, а лицо побелело. Чувствует она, что неспроста явилась старуха и неспроста не признает её, а идёт к ней, словно чужая, не здоровается, не кланяется, идёт прямо на неё, во все глаза глядит и только громким голосом твердит одно и то же:

— Кушайте, милые, кушайте!

Старичок тоже покрикивает, а сам во все стороны раздаёт кому орехов, кому мёду, кому пряников — и всем стало вдруг весело.

Подошёл старичок поближе к Крупеничке, да как выбросит в воздух, в левую сторону от неё, у всех над головами, целую горсть гостинцев, да ещё горсть, да ещё горсть, а когда кинулись со смехом ловить да подбирать гостинцы, он взмахнул рукавом над Крупеничкой в правую сторону — и Крупенички не стало, а упало вместо неё на дорогу малое гречишное зёрнышко.

Мамушка бросилась за ним на землю, схватила зёрнышко в руку и зажала крепко-накрепко, а старичок махнул и над нею рукавом — и вместо Варварушки поднял с земли дорожный посох.

— Кушайте, кушайте, красавицы, на здоровье!

Отдал он поскорее все остатки, встряхнул пустой мешочек, поклонился всем в знак прощания и пошёл потихоньку своим путём, опираясь на посох. Татары ему ещё воловий пузырь с кумысом на дорогу дали.

Никто и не заметил сразу, что невольниц стало на одну меньше.

Так возвратился благополучно старичок на тот самый берег, где повстречался с мамушкой Варварушкой, где вдоль по озеру раскинулись зелёные широкие листья и белыми звёздами по воде цвела одолень-трава. Кинул он оземь посох дорожный — и перед ним опять стоит мамушка Варварушка: правая рука в кулачок зажата и к сердцу приложена — не оторвёшь.

Спросил её старичок:

— Укажи мне: где здесь у вас поле, никогда не паханное, где земля, никогда не сеянная?

— А вот тут, около озера,— отвечает Варварушка,— поляна никогда не пахана, земля никогда не сеяна; цветёт она чем сама засеется.

Взял тогда старичок из рук её гречневое зёрнышко, бросил его на землю несеяную и сказал:

— Крупеничка, красная девица, живи, цвети, молодейся добрым людям на радость!.. А ты, греча, выцветай, созревай, завивайся — будь ты всем людям на угоду!

Проговорил — и исчез старичок, как будто никогда его здесь и не было. Глядит мамушка Варварушка, протирает глаза, будто спросонья, и видит перед собой Крупеничку, красавицу свою ненаглядную, живую и здоровую.

А там, где упало малое зёрнышко, от шелухи его зазеленело не виданное доселе растение, и развело оно по всей стране цветистую душистую гречу, про которую и теперь, когда её сеют, поют старинную песенку:

Крупеничка, красная девица,

Кормилка ты наша, радость-сердце,

Цвети, выцветай, молодейся,

Мудрее, курчавей завивайся,

Будь добрым всем людям на угоду.

Во время посева, 13 июня, в день Гречишницы, в старину всякого странника, бывало, угощали кашей досыта.

Странники ели да похваливали и желали, чтоб посев был счастливый, чтобы гречи уродилось на полях видимо-невидимо, потому что без хлеба и без каши — ни во что и труды наши!

Виталий Бианки " Сова"

Сидит Старик, чай пьёт. Не пустой пьёт — молоком белит.

Летит мимо Сова.

— Здорово,— говорит,— друг!

А Старик ей:

— Ты, Сова,— отчаянная голова, уши торчком, нос крючком. Ты от солнца хоронишься, людей сторонишься,— какой я тебе друг!

Рассердилась Сова.

— Ладно же,— говорит,— старый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить,— сам лови.

А Старик:

— Вишь, чем пугать вздумала! Утекай, пока цела.

Улетела Сова, забралась в дуб, никуда из дупла не летит. Ночь пришла. На стариковом лугу мыши в норах свистят-перекликаются:

— Погляди-ка, кума, не летит ли Сова — отчаянная голова, уши торчком, нос крючком?

Мышь Мыши в ответ:

— Не видать Совы, не слыхать Совы. Нынче нам на лугу раздолье, нынче нам на лугу приволье.

Мыши из нор поскакали, мыши по лугу побежали.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши-то, говорят, на охоту пошли.

— А пускай идут,— говорит Старик.— Чай, мыши не волки, не зарежут тёлки.

Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут, землю роют, шмелей ловят.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.

— А пускай летят,— говорит Старик,— Что от них толку: ни мёду, ни воску,— волдыри только.

Стоит на лугу клевер кормовистый, головой к земле виснет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на клевер не глядят, цветень с цветка на цветок не носят.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: не пришлось бы тебе самому цветень с цветка на цветок переносить.

— И ветер разнесёт,— говорит Старик, а сам в затылке скребёт.

По лугу ветер гуляет, цветень наземь сыплет. Не попадает цветень с цветка на цветок,— не родится клевер на лугу; не по нраву это Старику.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Корова твоя мычит, клеверу просит,— трава, слышь, без клеверу, что каша без масла.

Молчит Старик, ничего не говорит.

Была Корова с клевера здорова, стала Корова тощать, стала молока сбавлять; пойло лижет, а молоко всё жиже да жиже.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Говорила я тебе: придёшь ко мне кланяться.

Старик бранится, а дело-то не клеится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит.

Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на Стариков луг и не заглядывают. Клевер на лугу не родится. Корова без клеверу тощает. Молока у коровы мало. Вот и чай белить Старику нечем стало.

Нечем стало старику чай белить,— пошёл старик Сове кланяться:

Уж ты, Совушка-вдовушка, меня из беды выручай: нечем стало мне, старому, белить чай.

А Сова из дупла глазищами луп-луп, ножищами туп-туп.

— То-то,— говорит,— старый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Думаешь, мне-то легко без твоих мышей?

Простила Сова Старика, вылезла из дупла, полетела на луг мышей ловить.

Мыши со страху попрятались в норы.

Шмели загудели над лугом, принялись с цветка на цветок летать.

Клевер красный стал на лугу наливаться.

Корова пошла на луг клевер жевать.

Молока у коровы много.

Стал Старик молоком чай белить, чай белить — Сову хвалить, к себе в гости звать, уваживать.

Корней Чуковский " Муха-Цокотуха"

Муха, Муха-Цокотуха,

Позолоченное брюхо!

Муха по полю пошла,

Муха денежку нашла.

Пошла Муха на базар

И купила самовар.

«Приходите, тараканы,

Я вас чаем угощу!»

Тараканы прибегали,

Все стаканы выпивали,

А букашки —

По три чашки

С молоком

И крендельком:

Нынче Муха-Цокотуха

Именинница!

Приходили к Мухе блошки,

Приносили ей сапожки,

А сапожки не простые —

В них застёжки золотые.

Приходила к Мухе

Бабушка-пчела,

Мухе-Цокотухе

Мёду принесла...

«Бабочка-красавица,

Кушайте варенье!

Или вам не нравится

Наше угощенье?»

Вдруг какой-то старичок

Нашу Муху в уголок

Поволок —

Хочет бедную убить,

Цокотуху погубить!

«Дорогие гости, помогите!

Паука-злодея зарубите!

И кормила я вас,

И поила я вас,

Не покиньте меня

В мой последний час!»

Но жуки-червяки

Испугалися,

По углам, по щелям

Разбежалися:

Тараканы

Под диваны,

А козявочки

Под лавочки,

А букашки под кровать

Не желают воевать!

И никто даже с места

Не сдвинется:

Пропадай-погибай

Именинница!

А кузнечик, а кузнечик,

Ну, совсем как человечек,

Скок, скок, скок, скок!

За кусток,

Под мосток

И молчок!

А злодей-то не шутит,

Руки-ноги он Мухе верёвками крутит,

Зубы острые в самое сердце вонзает

И кровь у неё выпивает.

Муха криком кричит,

Надрывается,

А злодей молчит,

Ухмыляется.

Вдруг откуда-то летит

Маленький Комарик,

И в руке его горит

Маленький фонарик.

«Где убийца? Где злодей?

Не боюсь его когтей!»

Подлетает к Пауку,

Саблю вынимает

И ему на всём скаку

Голову срубает!

Муху за руку берёт

И к окошечку ведёт:

«Я злодея зарубил,

Я тебя освободил,

И теперь, душа-девица,

На тебе хочу жениться!»

Тут букашки и козявки

Выползают из-под лавки:

«Слава, слава Комару —

Победителю!»

Прибегали светляки,

Зажигали огоньки —

То-то стало весело,

То-то хорошо!

Эй, сороконожки,

Бегите по дорожке,

Зовите музыкантов,

Будем танцевать!

Музыканты прибежали,

В барабаны застучали,

Бом! бом! бом! бом!

Пляшет Муха с Комаром

А за нею Клоп, Клоп

Сапогами топ, топ!

Козявочки с червячками,

Букашечки с мотыльками.

А жуки рогатые,

Мужики богатые,

Шапочками машут,

С бабочками пляшут.

Тара-ра, тара-ра,

Заплясала мошкара.

Веселится народ —

Муха замуж идёт

За лихого, удалого,

Молодого Комара!

Муравей, Муравей!

Не жалеет лаптей,—

С Муравьихою попрыгивает

И букашечкам подмигивает:

«Вы букашечки,

Вы милашечки,

Тара-тара-тара-тара-таракашечки!»

Сапоги скрипят,

Каблуки стучат,—

Будет, будет мошкара

Веселиться до утра:

Нынче Муха-Цокотуха

Именинница!

Борис Заходер " Серая звёздочка"

— Ну так вот,— сказал папа Ёжик,— сказка эта называется «Серая Звёздочка», но по названию тебе ни за что не догадаться, про кого эта сказка. Поэтому слушай внимательно и не перебивай. Все вопросы потом.

— А разве бывают серые звёздочки? — спросил Ежонок.

— Если ты меня ещё раз перебьёшь, не буду рассказывать,— ответил Ёжик, но, заметив, что сынишка собирается заплакать, смягчился: — Вообще-то их не бывает, хотя, по-моему, это странно: ведь серый цвет самый красивый. Но одна Серая Звёздочка была.

Так вот, жила-была жаба — неуклюжая, некрасивая, вдобавок от неё пахло чесноком, а вместо колючек у неё были — можешь себе представить! — бородавки. Брр!

К счастью, она не знала ни о том, что она такая некрасивая, ни о том, что она — жаба. Во-первых, потому, что была она совсем маленькая и вообще мало что знала, а во-вторых, потому, что её никто так не называл. Она жила в саду, где росли Деревья, Кусты и Цветы, а ты должен знать, что Деревья, Кусты и Цветы разговаривают только с теми, кого они очень-очень любят. А ведь не станешь ты называть того, кого ты очень-очень любишь, жабой?

Ежонок засопел в знак согласия.

— Ну вот, Деревья, Кусты и Цветы очень любили жабу и поэтому звали её самыми ласковыми именами. Особенно Цветы.

— А за что они её так любили? — тихонечко спросил Ежонок.

Отец насупился, и Ежонок сразу свернулся.

— Если помолчишь, то скоро узнаешь,— строго сказал Ёжик. Он продолжал: — Когда жаба появилась в саду, Цветы спросили, как её зовут, и, когда она ответила, что не знает, очень обрадовались.

«Ой, как здорово! — сказали Анютины Глазки (они первыми увидели её).— Тогда мы сами тебе придумаем имя! Хочешь, мы будем звать тебя... будем звать тебя Анютой?»

«Уж лучше Маргаритой,— сказали Маргаритки.— Это имя гораздо красивее!»

Тут вмешались Розы — они предложили назвать её Красавицей; Колокольчики потребовали, чтобы она называлась Динь-Динь (это было единственное слово, которое они умели говорить), а цветок, по имени Иван-да-Марья, предложил ей называться «Ванечка-Манечка».

Ежонок фыркнул и испуганно покосился на отца, но Ёжик не рассердился, потому что Ежонок фыркнул вовремя. Он спокойно продолжал:

— Словом, спорам не было бы конца, если бы не Астры. И если бы не Учёный Скворец.

«Пусть она называется Астрой»,— сказали Астры. «Или, ещё лучше, Звёздочкой,— сказал Учёный Скворец.— Это значит то же самое, что Астра, только гораздо понятнее. К тому же она и правда напоминает звёздочку. Вы только посмотрите, какие у неё лучистые глаза! А так как она серая, вы можете звать её Серой Звёздочкой. Тогда уж не будет никакой путаницы! Кажется, ясно?»

И все согласились с Учёным Скворцом, потому что он был очень умный, умел говорить несколько настоящих человеческих слов и насвистывать почти до конца музыкальное произведение, которое называется, кажется... «Ёжик-Пыжик» или как-то в этом роде. За это люди построили ему на тополе домик.

С тех пор все стали называть жабу Серой Звёздочкой. Все, кроме Колокольчиков, они по-прежнему звали её Динь- Динь, но ведь это было единственное слово, которое они умели говорить.

«Нечего сказать, «звёздочка»,— прошипел толстый старый Слизняк. Он вполз на розовый куст и подбирался к нежным молодым листочкам.— Хороша «звёздочка»! Ведь это самая обыкновенная серая...»

Он хотел сказать «жаба», но не успел, потому что в этот самый миг Серая Звёздочка взглянула на него своими лучистыми глазами — и Слизняк исчез.

«Спасибо тебе, милая Звёздочка,— сказала Роза, побледневшая от страха.— Ты спасла меня от страшного врага!»

— А надо тебе знать,— пояснил Ёжик,— что у Цветов, Деревьев и Кустов, хотя они никому не делают зла — наоборот, одно хорошее! — тоже есть враги. Их много! Хорошо ещё, что эти враги довольно вкусные!

— Значит, Звёздочка съела этого толстого Слизняка? — спросил Ежонок, облизнувшись.

— Скорее всего, да,— сказал Ёжик,— Правда, ручаться нельзя. Никто не видел, как Звёздочка ела Слизняков, Прожорливых Жуков и Вредных Гусениц. Но все враги Цветов исчезали, стоило Серой Звёздочке посмотреть на них своими лучистыми глазами. Исчезали навсегда. И с тех пор как Серая Звёздочка поселилась в саду, Деревьям, Цветам и Кустам стало жить гораздо лучше. Особенно Цветам. Потому что Кусты и Деревья защищали от врагов Птицы, а Цветы защищать было некому — для Птиц они слишком

Вот почему Цветы так полюбили Серую Звёздочку. Они расцветали от радости каждое утро, когда она приходила в сад. Только и слышно было: «Звёздочка, к нам!», «Нет, сперва к нам! К нам!..»

Цветы говорили ей самые ласковые слова, и благодарили, и хвалили её на все лады, а Серая Звёздочка скромно молчала — ведь она была очень, очень скромная,— и только глаза её так и сияли.

Одна Сорока, любившая подслушивать человеческие разговоры, однажды даже спросила, правда ли, что у неё в голове спрятан драгоценный камень и поэтому её глаза так сияют.

«Я не знаю,— смущённо сказала Серая Звёздочка.— По-моему, нет...»

«Ну и Сорока! Ну и пустомеля! — сказал Учёный Скворец.— Не камень, а путаница, и не у Звёздочки в голове, а у тебя! У Серой Звёздочки лучистые глаза потому, что у неё чистая совесть — ведь она делает Полезное Дело! Кажется, ясно?»

— Папа, можно задать вопрос? — спросил Ежонок.

— Все вопросы потом.

— Ну, пожалуйста, папочка, только один!

— Один — ну, так и быть.

— Папа, а мы... мы полезные?

— Очень,— сказал Ёжик.— Можешь не сомневаться. Но слушай, что было дальше.

Так вот, как я уже сказал, Цветы знали, что Серая Звёздочка — добрая, хорошая и полезная. Знали это и Птицы. Знали, конечно, и Люди, понятно — Умные Люди. И только враги Цветов были с этим не согласны. «Мерзкая, вредная злючка!» — шипели они, конечно, когда Звёздочки не было поблизости. «Уродина! Гадость!» — скрипели прожорливые Жуки. «Надо расправиться с ней! — вторили им Гусеницы.— От неё просто нет житья!»

Правда, на их брань и угрозы никто не обращал внимания, и к тому же врагов становилось всё меньше и меньше, но, на беду, в дело вмешалась ближайшая родственница Гусениц — Бабочка Крапивница. На вид она была совершенно безобидная и даже хорошенькая, но на самом деле — ужасно вредная. Так иногда бывает.

Да, я забыл тебе сказать, что Серая Звёздочка никогда не трогала Бабочек.

— Почему? — спросил Ежонок,— Они невкусные?

— Совсем не поэтому, глупыш. Скорее всего, потому, что Бабочки похожи на Цветы, а ведь Звёздочка так любила Цветы! И наверно, она не знала, что Бабочки и Гусеницы — одно и то же. Ведь Гусеницы превращаются в Бабочек, а Бабочки кладут яички, и из них выводятся новые Гусеницы...

Так вот, хитрая Крапивница придумала хитрый план — как погубить Серую Звёздочку.

«Я скоро спасу вас от этой мерзкой жабы!» — сказала она своим сёстрам Гусеницам, своим друзьям Жукам и Слизнякам. И улетела из сада.

А когда она вернулась, за ней бежал Очень Глупый Мальчишка. В руке у него была тюбетейка, он размахивал ею в воздухе и думал, что вот-вот поймает хорошенькую Крапивницу. Тюбетейкой. А хитрая Крапивница делала вид, что вот-вот попадётся: сядет на цветок, притворится,

будто не замечает Очень Глупого Мальчишку, а потом вдруг вспорхнёт перед самым его носом и перелетит на следующую клумбу.

И так она заманила Очень Глупого Мальчишку в самую глубину сада, на ту дорожку, где сидела Серая Звёздочка и беседовала с Учёным Скворцом.

Крапивница была сразу же наказана за свой подлый поступок: Учёный Скворец молнией слетел с ветки и схватил её клювом. Но было уже поздно: Очень Глупый Мальчишка заметил Серую Звёздочку.

Серая Звёздочка сперва не поняла, что он говорит о ней — ведь её никто ещё не называл жабой. Она не двинулась с места и тогда, когда Очень Глупый Мальчишка замахнулся на неё камнем.

В ту же минуту тяжёлый камень шлёпнулся на землю рядом с Серой Звёздочкой. К счастью, Очень Глупый Мальчишка промахнулся, и Серая Звёздочка успела отскочить и сторону. Цветы и Трава скрыли её из глаз. Но Очень Глупый Мальчишка не унимался. Он подобрал ещё несколько камней и продолжал швырять их туда, где шевелились Трава и Цветы.

«Жаба! Ядовитая жаба! — кричал он.— Бей уродину!»

«Дур-ра-чок! Дур-ра-чок! — крикнул ему Учёный Скворец.— Что за путаница у тебя в голове? Ведь она полезная! Кажется, ясно?»

Но Очень Глупый Мальчишка схватил палку и полез прямо в Розовый Куст — туда, где, как ему казалось, спряталась Серая Звёздочка.

Розовый Куст изо всех сил уколол его своими острыми колючками. И Очень Глупый Мальчишка с рёвом побежал из сада.

— Урраа! — закричал Ежонок.

— Да, брат, колючки — это хорошая вещь! — продолжал Ёжик.— Если бы у Серой Звёздочки были колючки, то, возможно, ей не пришлось бы так горько плакать в этот день. Но, как ты знаешь, колючек у неё не было, и потому она сидела под корнями Розового Куста и горько-горько плакала.

«Он назвал меня жабой,— рыдала она,— уродиной! Так сказал Человек, а ведь люди всё-всё знают! Значит, я жаба, жаба!..»

Все утешали её как могли: Анютины Глазки говорили, что она всегда останется их милой Серой Звёздочкой; Розы говорили ей, что красота — не самое главное в жизни (с их стороны это была немалая жертва). «Не плачь, Ванечка-Манечка»,— повторяли Иван-да-Марья, а Колокольчики шептали: «Динь-Динь, Динь-Динь», и это тоже звучало очень утешительно.

Но Серая Звёздочка плакала так громко, что не слышала утешений. Так всегда бывает, когда начинают утешать слишком рано. Цветы этого не знали, но зато это прекрасно знал Учёный Скворец. Он дал Серой Звёздочке вволю выплакаться, а потом сказал:

«Я не буду тебя утешать, дорогая. Скажу тебе только одно: дело не в названии. И уж, во всяком случае, совершенно

не важно, что про тебя скажет какой-то Глупый Мальчишка, у которого в голове одна путаница! Для всех твоих друзей ты была и будешь милой Серой Звёздочкой. Кажется, ясно?»

И он засвистел музыкальное произведение про... про Ёжика-Пыжика, чтобы развеселить Серую Звёздочку и показать, что считает разговор оконченным.

Серая Звёздочка перестала плакать.

«Ты, конечно, прав, Скворушка,— сказала она.— Конечно, дело не в названии... Но всё-таки... всё-таки я, пожалуй, не буду больше приходить в сад днём, чтобы... чтобы не встретить кого-нибудь глупого...»

И с тех пор Серая Звёздочка — и не только она, а и все её братья, сёстры, дети и внуки приходят в сад и делают своё Полезное Дело только по ночам.

Ёжик откашлялся и сказал:

— А теперь можешь задавать вопросы.

— Сколько? — спросил Ежонок.

— Три,— ответил Ёжик.

— Ой! Тогда... Первый вопрос: а правда, что Звёздочки, то есть жабы, не едят Бабочек, или это только в сказке?

— Правда.

— А Очень Глупый Мальчишка говорил, что жабы ядовитые. Это правда?

— Чепуха! Конечно, брать их в рот я тебе не советую. Но они совсем не ядовитые.

— А правда... Это уже третий вопрос?

— Да, третий. Всё.

— Как — всё?

— Так. Ведь ты уже задал его. Ты спросил: «Это уже третий вопрос?»

— Ну, папка, ты всегда дразнишься.

— Ишь какой умный! Ну ладно, так и быть, задавай свой вопрос.

— Ой, забыл... Ах, да... Куда же всё- таки исчезали все эти противные враги?

— Ну конечно же, она их глотала. Просто она так быстро хватает их своим языком, что никто не может за этим уследить, и кажется, будто они просто исчезают. А теперь у меня есть вопрос, пушистенький мой: не пора ли нам спать? Ведь мы с тобой тоже полезные и тоже должны делать своё Полезное Дело по ночам, а сейчас уже утро...

Валентин Катаев " Цветик-семицветик"

Жила девочка Женя. Однажды послала её мама в магазин за баранками. Купила Женя семь баранок: две баранки с тмином для папы, две баранки с маком для мамы, две баранки с сахаром для себя и одну маленькую розовую баранку для братика Павлика. Взяла Женя связку баранок и отправилась домой. Идёт, по сторонам зевает, вывески читает, ворон считает. А тем временем сзади пристала незнакомая собака да все баранки одну за другой и съела: сначала съела папины с тмином, потом мамины с маком, потом Женины с сахаром. Почувствовала Женя, что баранки стали чересчур лёгкие. Обернулась, да уж поздно. Мочалка болтается пустая, а собака последнюю розовую Павликову бараночку доедает, облизывается.

— Ах вредная собака! — закричала Женя и бросилась её догонять.

Бежала, бежала, собаку не догнала, только сама заблудилась. Видит — место совсем незнакомое. Больших домов нет, а стоят маленькие домики. Испугалась Женя и заплакала. Вдруг, откуда ни возьмись, старушка:

— Девочка, девочка, почему ты плачешь?

Женя старушке всё и рассказала. Пожалела старушка Женю, привела её в свой садик и говорит:

— Ничего, не плачь, я тебе помогу. Правда, баранок у меня нет и денег тоже нет, но зато растёт у меня в садике один цветок, называется «цветик-семицветик», он всё может. Ты, я знаю, девочка хорошая, хоть и любишь зевать по сторонам. Я тебе подарю цветик-семицветик, он всё устроит.

С этими словами старушка сорвала с грядки и подала девочке Жене очень красивый цветок вроде ромашки. У него было семь прозрачных лепестков, каждый

другого цвета: жёлтый, красный, зелёный, синий, оранжевый, фиолетовый и голубой.

— Этот цветик,— сказала старушка,— не простой. Он может исполнить всё, что ты захочешь. Для этого надо только оторвать один из лепестков, бросить его и сказать:

— Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли —

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы сделалось то-то или то-то. И это тотчас сделается.

Женя вежливо поблагодарила старушку, вышла за калитку и тут только вспомнила, что не знает дороги домой. Она захотела вернуться в садик и попросить старушку, чтобы та проводила её до ближнего милиционера, но ни садика, ни старушки как не бывало.

Что делать? Женя уже собиралась, по своему обыкновению, заплакать, даже нос наморщила, как гармошку, да вдруг вспомнила про заветный цветок.

— А ну-ка посмотрим, что это за цветик-семицветик!

Женя поскорее оторвала жёлтый лепесток, кинула его и сказала:

— Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы я была дома с баранками!

Не успела она это сказать, как в тот же миг очутилась дома, а в руках — связка баранок!

Женя отдала маме баранки, а сама про себя думает: «Это и вправду замечательный цветок, его непременно надо поставить в самую красивую вазочку!»

Женя была совсем небольшая девочка, поэтому она влезла на стул и потянулась за любимой маминой вазочкой, которая стояла на самой верхней полке. В это время, как на грех, за окном пролетали вороны. Жене, понятно, тотчас захотелось узнать совершенно точно, сколько ворон — семь или восемь? Она открыла рот и стала считать, загибая пальцы, а вазочка полетела вниз и — бац! — раскололась на мелкие кусочки.

— Ты опять что-то разбила, тяпа-растяпа! — закричала мама из кухни,— Не мою ли самую любимую вазочку?

— Нет, нет, мамочка, я ничего не разбила. Это тебе послышалось! — закричала Женя, а сама поскорее оторвала красный лепесток, бросила его и прошептала:

— Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы мамина любимая вазочка сделалась целая!

Не успела она это сказать, как черепки сами собою поползли друг к другу и стали срастаться. Мама прибежала из кухни — глядь, а её любимая вазочка как ни в чём не бывало стоит на своём месте. Мама на всякий случай погрозила Жене пальцем и послала её гулять во двор.

Пришла Женя во двор, а там мальчики играют в папанинцев: сидят на старых досках, и в песок воткнута палка.

— Мальчики, примите меня поиграть!

— Чего захотела! Не видишь — это Северный полюс? Мы девчонок на Северный полюс не берём.

— Какой же это Северный полюс, когда это одни доски?

— Не доски, а льдины. Уходи, не мешай! У нас как раз сильное сжатие.

— Значит, не принимаете?

— Не принимаем. Уходи!

— И не нужно. Я и без вас на Северном полюсе сейчас буду. Только не на таком, как ваш, а на всамделишном. А вам — кошкин хвост!

Женя отошла в сторонку, под ворота, достала заветный цветик-семицветик, оторвала синий лепесток, кинула и сказала:

— Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли —

Быть по-моему вели.

Вели, чтоб я сейчас же была на Северном полюсе!

Не успела она это сказать, как вдруг, откуда ни возьмись, налетел вихрь, солнце пропало, сделалась страшная ночь, земля закружилась под ногами, как волчок.

Женя, как была, в летнем платьице, с голыми ногами, одна-одинёшенька оказалась на Северном полюсе, а мороз там сто градусов!

— Ай, мамочка, замерзаю! — закричала Женя и стала плакать, но слёзы тут же превратились в сосульки и повисли на носу, как на водосточной трубе.

А тем временем из-за льдины вышли семь белых медведей и прямёхонько к девочке, один другого страшней: первый — нервный, второй — злой, третий — в берете, четвёртый — потёртый, пятый — помятый, шестой — рябой, седьмой — самый большой.

Не помня себя от страха, Женя схватила обледеневшими пальчиками цветик- семицветик, вырвала зелёный лепесток, кинула и закричала что есть мочи:

— Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли —

Быть по-моему вели.

Вели, чтоб я сейчас же очутилась опять на нашем дворе!

И в тот же миг она очутилась опять во дворе. А мальчики на неё смотрят и смеются:

— Ну, где же твой Северный полюс?

— Я там была.

— Мы не видели. Докажи!

— Смотрите — у меня ещё висит сосулька.

— Это не сосулька, а кошкин хвост! Что, взяла?

Женя обиделась и решила больше с мальчишками не водиться, а пошла на другой двор — водиться с девочками. Пришла, видит — у девочек разные игрушки. У кого коляска, у кого мячик, у кого прыгалка, у кого трёхколёсный велосипед, а у одной — большая говорящая кукла в кукольной соломенной шляпке и в кукольных калошах. Взяла Женю досада. Даже глаза от зависти стали жёлтые, как у козы.

«Ну,— думает,— я вам сейчас покажу, у кого игрушки!»

Вынула цветик-семицветик, оторвала оранжевый лепесток, кинула и сказала:

— Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли —

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы все игрушки, какие есть на свете, были мои!

И в тот же миг, откуда ни возьмись, со всех сторон повалили к Жене игрушки.

Первыми, конечно, прибежали куклы, громко хлопая глазами и пища без передышки: «папа-мама», «папа-мама». Женя сначала очень обрадовалась, но кукол оказалось так много, что они сразу заполнили весь двор, переулок, две улицы и половину площади. Невозможно было сделать шагу, чтобы не наступить на куклу. Вокруг ничего не было слышно, кроме куклиной болтовни. Вы представляете себе, какой шум могут поднять пять миллионов говорящих кукол? А их было никак не меньше. И то это были только московские куклы. А куклы из Ленинграда, Харькова, Киева, Львова и других советских городов ещё не успели добежать и галдели, как попугаи, по всем дорогам Советского Союза. Женя даже слегка испугалась. Но это было только начало.

За куклами сами собой покатились мячики, шарики, самокаты, трёхколёсные велосипеды, тракторы, автомобили, танки, танкетки, пушки. Прыгалки ползли по земле, как ужи, путаясь под ногами и заставляя нервных кукол пищать ещё громче.

По воздуху летели миллионы игрушечных самолётов, дирижаблей, планёров. С неба, как тюльпаны, сыпались ватные парашютисты, повисая на телефонных проводах и деревьях. Движение в городе остановилось. Постовые милиционеры влезли на фонари и не знали, что им делать.

— Довольно, довольно! — в ужасе закричала Женя, хватаясь за голову.— Будет!

Что вы, что вы! Мне совсем не надо столько игрушек. Я пошутила. Я боюсь...

Но не тут-то было! Игрушки всё валили и валили. Кончились советские, начались американские. Уже весь город был завален до самых крыш игрушками. Женя по лестнице — игрушки за ней. Женя на балкон — игрушки за ней. Женя на чердак — игрушки за ней. Женя выскочила на крышу, поскорее оторвала фиолетовый лепесток, кинула и быстро сказала:

— Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли —

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы игрушки поскорей убирались обратно в магазины!

И тотчас все игрушки исчезли.

Посмотрела Женя на свой цветик-семицветик и видит, что остался всего один лепесток.

— Вот так штука! Шесть лепестков, оказывается, потратила, и никакого удовольствия. Ну ничего. Вперёд буду умнее.

Пошла она на улицу, идёт и думает:

«Чего бы мне ещё всё-таки велеть? Велю-ка я себе, пожалуй, два кило «мишек». Нет, лучше два кило «прозрачных». Или нет... Лучше сделаю так: велю полкило «мишек», полкило «прозрачных», сто граммов халвы, сто граммов орехов и ещё, куда ни шло, одну розовую баранку для Павлика. А что толку? Ну, допустим, всё это я велю и съем. И ничего не останется. Нет, велю я себе лучше трёхколёсный велосипед. Хотя зачем? Ну, покатаюсь, а потом что? Ещё, чего доброго, мальчишки отнимут. Пожалуй, и поколотят! Нет. Лучше я себе велю билет в кино или в цирк. Там всё-таки весело. А может быть, велеть лучше новые сандалеты? Тоже не хуже цирка. Хотя, по правде сказать, какой толк в новых сандалетах?! Можно велеть чего-нибудь ещё гораздо лучше. Главное, не надо торопиться».

Рассуждая таким образом, Женя вдруг увидела превосходного мальчика, который сидел на лавочке у ворот. У него были большие синие глаза, весёлые, но смирные. Мальчик был очень симпатичный,— сразу видно, что не драчун,— и Жене захотелось с ним познакомиться. Девочка без всякого страха подошла к нему так близко, что в каждом его зрачке очень ясно увидела своё лицо с двумя косичками, разложенными по плечам.

— Мальчик, мальчик, как тебя зовут?

— Витя. А тебя как?

— Женя. Давай играть в салки?

— Не могу. Я хромой.

И Женя увидела его ногу в уродливом башмаке на очень толстой подошве.

— Как жалко! — сказала Женя.— Ты мне очень понравился, и я бы с большим удовольствием побегала с тобой.

— Ты мне тоже нравишься, и я бы тоже с большим удовольствием побегал с тобой, но, к сожалению, это невозможно. Ничего не поделаешь. Это на всю жизнь.

— Ах, какие пустяки ты говоришь, мальчик! — воскликнула Женя и вынула из кармана свой заветный цветик-семицветик.— Гляди!

С этими словами девочка бережно оторвала последний голубой лепесток, на минутку прижала его к глазам, затем разжала пальцы и запела тонким голоском, дрожащим от счастья:

— Лети, лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли

Быть по-моему вели.

Вели, чтобы Витя был здоров

И в ту же минуту мальчик вскочил со скамьи, стал играть с Женей в салки и бегал так хорошо, что девочка не могла его догнать, как ни старалась.